В магазине она обратила внимание на выложенных рядком аппетитных фаршированных индеек — главное блюдо рождественского ужина, особенно привлекательного в готовом варианте для холостяков.

Она взяла сэндвич с индейкой и клюквенным желе и баночку куриного супа. Продавец знал Хоуп и поинтересовался, как она встретила Рождество.

– Отлично, — ответила Хоуп с улыбкой. Мужчина внимательно посмотрел в ее фиалковые глаза. По тому, что покупала эта женщина, нетрудно было догадаться, что она живет одна. И наверняка мало ест — она была такой худенькой, даже хрупкой.

– А кусочек пирога не желаете? — На его взгляд, ей не мешало немного поправиться. — Яблочного? Тыквенного?

Она покачала головой, но взяла порцию ромового мороженого — своего любимого. Хоуп расплатилась, поблагодарила, пожелала продавцу счастливого Рождества и вышла. Она поспешила домой, пока не остыл суп, а мороженое, наоборот, не растаяло. Хоуп поднялась по ступенькам. Возле двери спиной к ней стоял мужчина и изучал таблички с фамилиями жильцов. В тусклом свете он, ссутулившись, вглядывался в таблички, и Хоуп пришлось подождать, пока можно будет открыть подъезд ключом. Мужчина обернулся, и Хоуп ахнула — это был Финн, в черной вязаной шапочке, в теплом черном пальто. Он посмотрел на нее и радостно улыбнулся. От улыбки лицо его словно светилось.

– А, ну теперь все проще. Я чуть не ослеп, разбирая фамилии. Очки в самолете оставил. — Он сдернул шапочку.

– Что ты тут делаешь? — растерянно спросила она. От изумления она не могла прийти в себя, но невольно отметила, что убрала из обращения вежливое «вы».

– Ты вчера не ответила на мое послание, я решил приехать и лично выяснить почему. — В нем не чувствовалось никакого напряжения, наоборот, он держался очень непринужденно. Они молча стояли перед входной дверью, наконец Финн взял из ее рук пакет. Хоуп все еще не могла справиться с волнением. Она не понимала, зачем он приехал, не знала, что ей теперь делать. Она была напугана и раздражена дерзостью его поступка.

– Осторожно, не пролей, там суп, — проговорила она и умолкла, не зная, что сказать, потом, опомнившись, спросила: — Не хочешь подняться? — Не могла же она оставить его на улице!

– С удовольствием! — просиял он, но лицо Хоуп оставалось непроницаемым. Сейчас, разговаривая с Финном у своего подъезда, она впала в панику. Он ворвался в ее жизнь, не спросив ее согласия, свалился ей на голову, не считаясь ни с ее желаниями, ни с ее планами. Но тут Финн ласково взглянул на нее. Он уже понял, что она расстроена. — Злишься, что я прилетел? — забеспокоился он, и ветер лохматил ему волосы.

– Да нет, просто я не понимаю, зачем ты это сделал.

– Мне все равно надо было повидаться со своим агентом и переговорить с издателем. И, честно говоря, ужасно захотелось тебя увидеть. Я все время думаю о тебе, хочу говорить с тобой, видеть тебя.

Хоуп смущенно улыбнулась, отперла дверь и подумала, что надо бы сбегать еще раз в лавку, чтобы купить какую нибудь приличную еду. Она была совершенно растеряна. И что ей делать теперь — чувствовать ли себя польщенной или сердиться на него за внезапное, без всякого предупреждения, вторжение. Импульсивный мужчина, но до чего обаятелен! Разве можно на такого долго сердиться? Пока они поднимались по лестнице, первоначальный испуг Хоуп прошел.

Хоуп открыла дверь и пригласила Финна в квартиру. Взяв из его рук пакет, она сразу же поспешила на кухню — к холодильнику, чтобы спасти мороженое. Когда она вернулась к Финну, он разглядывал фотографии на стенах.

– В жизни не видел такой красивой танцовщицы! — восхитился он, внимательно вглядываясь в каждый снимок, потом перевел озадаченный взгляд на Хоуп. — А она на тебя похожа. Или это ты и есть? — Хоуп покачала головой и пригласила его сесть. Предложила бокал вина, но О’Нил отказался. Он изучал ее жилище, не перегруженное мебелью, полное воздуха и света. Хоуп зажгла свечи, после чего устроилась на диване. Лицо ее выражало явное неодобрение.

– Насколько я помню, я не давала тебе повода приехать, — сдержанно произнесла она, хотя еще не пришла в себя от того, что Финн у нее в доме. Она ругала себя за то, что каким то неосторожным словом могла невольно его спровоцировать, но как ни пыталась, не могла вспомнить, что бы это было.

– У тебя был такой грустный голос. И я соскучился, хотя и сам удивлен этим обстоятельством, — признался он. — Все равно в ближайшее время мне надо было лететь в Нью-Йорк, и я решил, почему бы не сделать это теперь, пока я не сел за новую книгу. Потом уж точно никуда лететь не захочется. А когда сегодня утром уехал Майкл, я и сам загрустил, тем более что он отбыл раньше времени. Да не волнуйся ты! Я не затем приехал, чтобы склонять тебя к чему то предосудительному. — Хоуп прекрасно понимала, захоти он — и толпы женщин будут у его ног. Она просто не могла понять, что ему нужно от нее. Она предложила Финну сэндвич, но тот с улыбкой отказался. Его приезд был очень импульсивным поступком, и Хоуп одновременно чувствовала себя и польщенной, и напуганной. Скорее всего, и то и другое.

– Я не голоден. В самолете отлично кормили. Но я посижу с тобой, пока ты ешь.

Как-то глупо было жевать перед ним свой сэндвич, пока он сидит и ничего не ест, поэтому Хоуп решила с этим повременить. Зато от тарелки супа и мороженого Финн не отказался. Когда дело дошло до мороженого, все страхи Хоуп куда то исчезли, и она уже смеялась над его рассказами. Напряжение незаметно отпустило ее. И все же странно было видеть О’Нила в своей квартире непринужденно развалившимся на диване.

Неожиданно Финн снова спросил ее про балерину.

– Почему у меня такое чувство, будто это ты? — Это было тем более удивительно, что девушка на снимках была блондинкой, а Хоуп — брюнеткой. Но между ней и юной танцовщицей явно улавливалась связь, и внешнее сходство было налицо. Тогда Хоуп набрала побольше воздуха и сказала то, чем совершенно не собиралась с ним делиться:

– Это моя дочь Камилла.

– Ты меня обманула! — с обидой в голосе произнес О’Нил. — Ты ведь говорила, что у тебя нет детей!

– У меня их и нет, — тихо ответила Хоуп. — Она умерла три года назад, ей было девятнадцать.

– Прости меня, ради бога! — Потрясенный, Финн легко коснулся ее руки.

– Все в порядке. — И Хоуп снова произнесла свою излюбленную фразу: — Тогда — это тогда, а теперь — это теперь. — Так ее научили монахи в Тибете. — Проходит время, и привыкаешь с этим жить.

– Какая красивая девочка! — восхищенно проговорил Финн, вновь вглядываясь в фотографии. Потом перевел взгляд на Хоуп. — А что с ней случилось?

– Она училась в колледже. В Дартмуте, где преподавал мой отец, когда я была девчонкой. Его уже давно нет… Как-то утром звонит мне дочь и говорит, что подхватила грипп. Голос у нее и впрямь был ужасный. Соседка по общежитию отвезла ее в больницу, а через час они мне перезвонили. У нее оказался менингит. Я говорила с ней, голос был совсем слабый. Я скорей в машину, к ней — а я тогда жила в Бостоне. Пол поехал со мной. Мы не успели, она умерла за полчаса до нашего приезда. Врачи ничего не смогли сделать. Вот так стремительно все произошло. — Хоуп говорила, а по щекам ее медленно катились слезы, однако лицо ее было бесстрастным. Финн был потрясен и растерян. История произвела на него сильное впечатление. — В летние месяцы она танцевала в Нью-Йоркском театре балета. Сначала она думала целиком посвятить себя балету и не поступать в колледж, но сумела совместить то и другое. В театре ей давно предлагали постоянную ставку, после диплома или раньше — только скажи. Она была балерина от бога! — Потом добавила: — Мы называли ее Мими. — Хоуп продолжила едва слышно: — Мне ее так не хватает! Ее смерть стала для ее отца страшным ударом. Мими была для него последней соломинкой. К тому времени Пол уже несколько лет как был болен и выпивал тайно от меня. Когда Мими не стало, он страшно запил — пил три месяца кряду. Потом один из его коллег по Гарварду уговорил его лечь в клинику, после чего Пол бросил пить. Но он еще до этого принял решение, что не станет больше со мной жить. Может, наша совместная жизнь возвращала его к мыслям о дочери, о нашей утрате. Пол продал бизнес, купил яхту и ушел от меня. Сказал, что не хочет, чтобы я сидела и ждала его смерти, что я достойна лучшей участи. Но на самом деле смерть Мими стала для нас обоих таким ударом, что наш брак просто утратил смысл. Мы поддерживаем дружеские отношения, но всякий раз, как видимся, неизбежно думаем о нашей дочери. Он подал на развод, а я уехала в Индию. Мы по прежнему любим друг друга, но мне кажется, Мими мы оба любили сильнее. С ее уходом от нашего брака ничего не осталось. Мы словно умерли вместе с нею. Пол уже не тот человек, каким был, да и я, наверное, тоже. Трудно пережить такое и остаться прежним. Вот и вся история, — печально закончила она. — В Лондоне я не хотела тебе об этом рассказывать. Ни Пол, ни я обычно не говорим об этом с посторонними. Слишком больно вспоминать. Без нее моя жизнь очень изменилась — да нет, она стала совсем другой. Теперь она целиком посвящена работе. Ни для чего другого просто нет места. Я люблю свое дело, и это помогает.