поцеловались, Джон поставил нашу якутку на ножки, и, к огромному моему удивлению, крепко меня обнял:

— Друг мой! Я чертовски рад тебя видеть!

Что эти коварные оленеводы сделали с тобой, Джон?

— Фак! — отпустив меня, с предельной счастливой рожей выругался он. — Это было лучшее путешествие в моей жизни!

Понимаю. Леннон спохватился и попытался посочувствовать:

— Мы слышали по радио о том, что произошло. Как ты?

— Как сказал бы мой афроамериканский друг Фанки Фанк: «Этим ублюдкам не добраться до моей черной задницы»!

Джон совершенно расистски гоготнул и одобрительно хлопнул меня по плечу. На фоне КГБшники грузили чемоданы в РАФик, к нам подошла Амаана и чмокнула меня в щечку. Поздоровалась.

— Мы ночевали в снежной норе, — похвастался Леннон. — Нужно было сойти на какой-то богом забытой станции посреди тайги, а наши чемоданы уехали, не дождавшись нас. Без них ехать дальше было нельзя, пришлось ждать обратный поезд, мы с Амааной выкопали яму под деревом. Хорошо, что у нее нашлись спички, иначе мы бы замерзли насмерть!

«Секретка» в полусотне метров от вас этого бы не допустила!

— А потом, — когда мы забрались в автобус, продолжил Леннон. — Мы на снегоступах шли пять часов по лесу, обходя волчьи тропы, и вышли к реке, где нас встретил на лодке дедушка Амааны.

А спереди, по бокам и позади шли спецназовцы — целую роту к операции привлечь пришлось. Но Джону об этом знать не обязательно.

— Четыре часа по воде, потом — сутки на оленьей упряжке! — продолжил он делиться впечатлениями. — Но я не жалел ни секунды — я же мужик, а не какой-то золотой мальчик из Оксфорда! У меня с собой четыре толстые тетради с заметками, как только вернусь домой, я сразу же превращу их в книгу!

— Отличная идея, Джон, — одобрил я. — Если хочешь, я помогу тебе с изданием — мистер Уилсон теперь работает на меня, помогает заключать контракты с «Pearson Longman».

Леннон похлопал глазами и громко заржал:

— Этот напыщенный болван? Я и представить не мог, что он падет так низко!

Я хохотнул, показывая, что понял и не обижаюсь — целый посол у пятнадцатилетнего пацана на побегушках, это же и вправду смешно.

— Могу я воспользоваться твоей студией? — спросил он. — Я сочинил песню, и хочу записать ее как можно быстрее. Одолжишь своих музыкантов? И я бы хотел, чтобы ты сыграл на гитаре — у тебя отлично получается.

— С радостью, — с улыбкой кивнул я, радуясь, что палец зажил. — Сложная?

— Не сложнее других моих песен, — покачал он головой.

— Как назвал?

— «Imagine», — ответил он. — Она о том, каким прекрасным был бы наш мир, если бы человечество объединилось.

— Отличный посыл! — одобрил я и посмотрел на часы. — В десять?

— Не уверен, что смогу проснуться так рано — мы проделали долгий путь, — усмехнулся Леннон.

— Тогда в полдень, — кивнул я. — А теперь, извини, я вас покину — детям пора спать.

РАФик остановился, и под гогот Джона и хихиканье Амааны и покинул интуристов, пересев в «Москвич» и отправившись домой. Какая удивительная эффективность у КГБшных «ловушек».

Проснувшись субботним утром, покосился на часы — половина девятого. За окошком шел мелкий снежок, настроение — отличное! Наконец-то звезда свалит за Занавес и начнет приносить моей любимой Родине пользу. Надеюсь, «битломаны» всего мира никогда не узнают, из-за кого Леннон попросил группу немного отложить запись альбома Let it Be — в моей реальности его в январе 70-го записывали, а половину этого месяца Джон благополучно проторчал в Союзе.

Потянувшись, я сел в кровати и с улыбкой посмотрел на выключенный телевизор. Теперь эта штука гораздо полезнее! Прочапав по ковру, включил и сделал погромче, отправившись в ванную под первый в истории Советского телевидения выпуск «Музыкального ринга». Открыть передачу доверили Булату Окуджаве — мне эти мужики с гитарами не очень, но народ у нас бардов очень любит. Булат Шалвович в свое время пытался пойти на войну в семнадцать лет, но ему не удалось. Призвался после совершеннолетия, в 42-м, служил минометчиком, был ранен. Многое говорит о личностных качествах. В сентябре пластинку-гигант ему на «Мелодии» напечатали — народ расхватал стотысячный тираж за пару недель. Скоро вся страна запоет «Нам нужна одна победа», когда на экраны попадет «Белорусский вокзал», а пока подпеваем другому хиту:

— Ах, война, что ж ты сделала, подлая…

Позавтракав прибывшей аккурат к моменту моего выхода из ванной «доставкой» из местного «Потемкина», выключил телевизор, оделся и покинул квартиру ради очередного полного забот дня во имя Родины. На улице людно, и большую часть прохожих составляют радующиеся выходному дети. Торопятся заполнить катки, отдать должное пирожным из кулинарий и набиться в автобусы, которые отвезут их кататься на лыжах — комплекс еще строить даже не начали, но кататься ведь можно и без канатных дорог!

Прибыв на студию, обнаружил на репетиционной точке своих музыкантов. Без выходных пашут, трудяги, и я их об этом не просил — у нас же нормальный трудовой договор.

— Здорова! — поприветствовал я их. — Нам предстоит сложный день, товарищи, потому что Леннон вернулся из тундры с новой песней, которую ему не терпится записать. Придется помочь.

— А⁈ — подпрыгнул басист.

— Ага! — радостно подтвердил я и обратился к гитаристу. — Александр Иванович, извините, вы в сделку не входили.

— Очень жаль, — вздохнул он.

Мужики бессердечно гоготнули.

— Вы тоже, Никита Андреевич, — обломал я веселье клавишнику.

Гогот как отрезало — кто будет следующим?

— Обещаю придумать для вас соразмерную записи с Ленноном компенсацию нематериального свойства, — развел я руками. — Материальное все равно уже не влезет.

Теперь заржали клавишник с гитаристом, а остальные призадумались — это какого масштаба «компенсация» обломится, если она «соразмерна»?

— Все, — хлопнул я в ладоши, призвав к порядку. — За социалистическую справедливость порешали. У вас, Никита Андреевич и Александр Иванович, выходной, а вы, товарищи, побудьте здесь — Леннон обещал прийти к полудню. Я вернусь чуть раньше, а пока вас покидаю.

Хорошо, что мне не приходится существовать в условиях «нормальной» группы — такая штука как «запись с Ленноном, в которой участвуют не все» точно стала бы причиной проблем. А так мужики даже грустить особо не станут — так, ради порядка женам вечерам в жилетку поплачут на тему «не ценят», но нарвутся на кручение пальцем у виска и приказ «не страдать херней», потому что объективная реальность доказывает обратное: ценят, и еще как! У нас не все «народные» так живут, как мои ремесленники.

Когда я шел по коридору к двери с табличкой «Звукозапись», меня окликнул дядя Фёдор, он у нас на студии Первым отделом рулит.

— Доброе утро! — поздоровался я с ним.

— Проблема, — поведал он.

— Отстой, — расстроился я. — Большая?

— Андреев, который электромонтер, попытался японские «клавиши» спереть, — ответил дядя Фёдор.

— Идиот, — расстроился я еще сильнее. — Задержали?

— Конечно, — кивнул КГБшник.

— Спасибо, что сообщили, дядь Федь.

— Приказ же, — махнул он мне рукой и ушел.

Неприятно, но на предприятии не без «несуна». Но комбинация глупости, наглости и жадности, конечно, поражает — у тебя зарплата под три соточки, квартира, премии чеками, вокруг — толпы КГБшников и милиционеров, а ты все равно воруешь. Выкинув падшего электрика из головы, тихонько зашел в «Звукозапись». За стеклом «будки» Оля пыталась в очередной раз записать свой первый сингл. Сказать ей, что я его все равно пока в стол положу, пока она акцент не минимизирует до приемлемого уровня? А будет это очень нескоро! Не, пускай старается — это же полезно, ибо практика ведет к совершенству.

— Здравствуйте, Майя Владимировна, — шепнул я одетой в свитер с высоким воротником и брюки певице, сев рядом с ней на диванчик.

— Привет, Сережка, — улыбнулась она мне. — Проверяешь? — кивнула на будку.

— Просто время убиваю, — признался я.

И это тоже на благо Родины! Возможно.

С улыбкой покивав — не верит, блин — она поделилась мнением:

— Не девочка, а золото. Ей бы джаз петь — цены бы не было.

Приравнивается к похвале высшего ранга.

— Прогресс, — развел я руками. — Время джаза прошло. Так-то почитателей полно, и они останутся, но нам молодежь окормлять надо — хипари ведь перебесятся и станут нормальными людьми, часть из которых успешно встроится в коммерческие и правительственные учреждения, сохранив при этом любовь к Советской музыке. А если Оля будет джаз петь, ее за бугром будут считать «снежном негром» с соответствующим отношением — пожилых буржуев не переделаешь, они погрязли в снобизме и совершенно непробиваемы.

— «Снежным негром»? — хихикнула Майя. — Я запомню, — посерьезнев, продолжила. — Может в чем-то ты и прав, но джаз — живее всех живых.

— Джаз уже умер, а я еще не-е-ет, — пропел я.

Певица хохотнула, я продолжил:

— Вольно цитируя Никиту Сергеевича, земля ему пухом: «Джаз — это