Когда они подошли к дому, Роза ощутила неловкость. Она уже вообще не представляла, что творится у мужчины в голове. Вскоре они через одну и ту же дверь вступили внутрь – в тепло и свет дома Розы, в книги, музыку и еду, на простыни.

– Скажи что-нибудь, – попросила Роза.

– Что ты хочешь от меня услышать? – спросил мужчина мягко, приглушенным голосом и погрузился в свои мысли или во что-то там еще. Снова.

Онни просидел под столом четыре часа. Но теперь он выбрался наружу, потому что папа и мама наконец-то опомнились и сдались и Онни получил разрешение следить в прямом эфире за высадкой человека на Луну.

Эксперт “Лунной студии” Юлейсрадио наблюдал за ситуацией у подножья кратеров и отвечал на отправляемые зрителями вопросы. “Что случится с большим пальцем астронавта, если он, выходя в космос, забудет надеть перчатки?”, “Раскаляется ли освещенная Солнцем часть корабля и замерзает ли оставшаяся в тени?”, “Разбухает ли она изнутри, делаясь больше?”, “Может ли такое быть, что она отвалится и зависнет в безвоздушном пространстве?”

Мягкий голос комментатора Эркки Тойванена рассказывал, что космический корабль прилунился в идеальном месте, между симпатичными маленькими кратерами, где он беззвучно покоился будто между чашками приглашенных на английский файф-о-клок, и что самочувствие астронавтов действительно вызывает восхищения.

Время ожидания длилось долго и вызывало нервозность, и студия бессовестно заполнялась табачным дымом. И там, и тут соотечественникам неоднократно предлагалось разбудить соседей. Кто бы не захотел услышать шум крыльев истории? Кто бы взял на себя смелость разбудить соседей или же оставить их беспробудно спящими?

Онни бессознательно задержал дыхание. Он был уже на грани обморока, когда рука матери привела его в чувство, и в последнюю секунду он внезапно сделал вдох.

“Орел” сел. Нил Армстронг спустился по лестнице на лунную поверхность и произнес такие слова: Это маленький шаг для человека, но гигантский скачок для всего человечества.

Сердце Онни застучало, и полная Луна воскресила в его памяти впечатления далеких дней. Отпечатки следов Армстронга, Олдрина и “Орла” навечно остались на Луне. Этого женщина никогда не смогла бы понять. Резкий привкус напитка “Римд”[3] всколыхнул в Онни воспоминания.

Желтоватый свет со двора падал на его дальнюю сторону, создавая ложное ощущение теплоты, ведь свет был мертвенно холодным, как и воздух, его окружавший, как и деревянная обшивка, бетонные cтупени, дверная ручка входной двери, как и свисающие в углу дома сосульки.

В ЗЕМЛЕ ОСТАВАЛИСЬ СТАРЫЕ КОРНИ и обломки камней. Работа была тяжелой. Ничего. Лаура готова была копать хоть до конца жизни, лишь бы выполнить работу как следует. Время не поджимало, но дело требовало упорства, а Лауре его было не занимать.

Яма – глубокая, после нескольких часов работы и трех перерывов на кофе – была теперь готова. Первая тачка с землей и компостом легко шлепнулась в нее. Лаура вылила на дно ямы пять ведер воды и бросила в центр лужицы форель. Добавила земли и осторожно все утрамбовала. Вокруг кома с корнями вбила подпорки и обернула колготками ствол и палочки вокруг него, не слишком высоко, потому что растущему дереву нужны сильные корни. Если ствол слишком скован, корни не разовьются и буря может вырвать деревце целиком. Сугроба больше не видно. Лаура осмотрелась вокруг, насколько хватило взгляда, и погладила ствол молоденького деревца: Отсюда прорастет новая жизнь и будет становиться все сильнее, она будет расти даже тогда, когда я уже буду в другом месте. Дерево тянулось из земли, его крона покачивалась, корни пили воду. Что-то в жизни нужно вырастить: если не ребенка, то хотя бы дерево.

У меня земля в глазах, а я пытаюсь что – то разглядеть.

В этой жизни сложно с чем-то разобраться, но где-то была другая жизнь, до наступления изнурения, до тумана. Когда туман начал рассеиваться, началась и новая жизнь: как будто нашлась ее предыдущая, лучшая версия. Старое отшелушилось: имена, события, – даже те, участником которых была сама Лаура, – потому что голова расчищала место от серой массы депрессии и печали, убирая все мелкое и тривиальное.

Название этому уже существовало, тому, как она жила, точнее, тащилась по своей колее ни жива ни мертва, но все же рассеянно выполняя задачи и обязанности, отнимавшие множество времени, истощая капля за каплей свои силы. Тем не менее, работая, она держалась прямо, так что никто не замечал или не хотел замечать того, что она винила саму себя за усталость и инертность, того, что она просила у медсестры прощения за свой визит, которым она перегружает систему, когда наверняка есть более неотложно нуждающиеся в помощи пациенты в очереди, несколько раз огибающей квартал. Название этому было автоматическое управление.

Именно так она жила, на барахлящем автоматическом управлении. Как автомат.

То, что с Лаурой происходило сейчас, было чем-то простым и счастливым: обычное, хорошее самочувствие, она сама. Больше нет полутрупа, еле висящего на волоске жизни или, напротив, на волоске смерти. Сразу же, как только она почувствовала себя нормально, она осознала, на какое глубокое дно опустилась и как до ужаса легко забыла, каково это – жить, просто существовать, находясь в нормальном состоянии, в том состоянии, которое для большинства людей является естественным.

Все происходило медленно и тяжело; сколько же лет потребовалось на то, чтобы открыть дверь, позвать на помощь, потянуться к людям! Почти столь же медленно и тяжело было теперь понять: почему все происходило столь медленно и тяжело?

Лаура задумалась об ошибке длиной в десять лет и о том, как ужасно это выглядит вблизи. У людей должен быть встроенный брандмауэр, система защиты, которая, скажем, спустя год начинает ограждать от жизненных ошибок и бесполезных трат.

Когда началась терапия и когда вернулось чувство юмора, Лаура разревелась прямо посреди улицы, забыв на мгновение, кто она есть. Потом она плакала до тех пор, пока не выплакала все слезы. Ее горести были выстраданы.

Большой рослый дуб не следует высаживать сразу. Лаура начала меняться под влиянием происходящих вокруг незначительных событий, внешнего окружения, и это длилось долго, прежде чем осенившая ее догадка коснулась ее собственной жизни, ее дел и ее личной ситуации.

Лаура уже собралась, чтобы уйти, все было подготовлено, и вот теперь пропал муж – тот мужчина, который никогда не совершал ничего спонтанного. На этот раз его исчезновение было физическим. А ничего другого и не оставалось.

На первом вираже внешнего круга Лаура затосковала по чему-то радостному, оранжевому, желтому, по ноготкам и настурциям. Однажды осенью в сумерках она посадила в землю первую луковицу – на место тесно сгрудившихся пыльных одуванчиков и пыреев, вокруг низкого дорожного знака.