– Эге-гей! – крикнула я. Нарочно возвысила голос по максимуму – хотела убедиться, что еще способна кричать.

Эха не получилось. Мой зов шлепнулся на пухлую подушку тумана, окороченный моим же страхом нарушить тишину. Я ухватила весла, но так и не сделала ни одного гребка – действительно, куда плыть? Ни зги ведь не видно. Почему-то меня пугала перспектива оказаться не у причала, а у дальнего берега. Нет, подумала я, лучше выжду, пока туман рассеется.

– Эй, кто-нибудь! – снова позвала я. – Помогите! Я в беде!

Из тумана показался нос баржи, а уже в следующую секунду я таращилась на троих мужчин, которые, в свою очередь, таращились на меня, определенно ничуть не меньше потрясенные. Все трое были в кепках-восьмиклинках: козырьки низко надвинуты, лбов не видно. По темным впадинам глаз, по желвакам на худощавых лицах я поняла: мое появление очень некстати.

Охваченная чувством, будто вместе с баржей уплывает мой единственный шанс на спасение из тумана, я поднялась в полный рост. Медленно поднялась, не позволила телу разжаться, подобно пружине, – боялась реакции этих троих.

Наверно, надо было сидеть, не шевелиться. А может, я спаслась, вставши со скамьи, – кто знает?

Все трое замерли, словно я представляла реальную опасность. Тот, что стоял в центре, – с расширенными от ужаса зрачками, с губами, сжатыми в брезгливом подозрении, – вскинул правую руку. На меня глядело револьверное дуло. Рука незнакомца дрогнула, заставив меня на миг потерять равновесие. Оттого ли, что я дернулась, или по другой причине он спустил курок. Вот так просто. Ни предупреждений, ни угроз, ни поводов. В тумане сухо щелкнуло. Мой ялик качнулся; качание, казалось, не имело с выстрелом ни малейшей связи. Нет, впечатление было, словно чудище озерное вынырнуло, трением чешуи на длинной мощной шее спровоцировав потусторонний свистящий звук, и опрокинуло мою посудину, свалив меня в лох-гилльские воды.

Тело обожгло холодом воды. Горло перехватило. Отчаянно работая руками и ногами, я сумела вынырнуть – но лишь для того, чтобы вдохнуть стылую белизну тумана, по консистенции почти столь же плотную, как и сама вода.

Напрасно я вертела головой. Кругом был один туман. Со всех сторон. Ни ялика, ни берега, ни неба, ни даже проклятой баржи.

Я уняла бурное сердцебиение. Ничего, выкручусь. Плаваю я неплохо. Только не надо плескаться. Раз я не вижу троих бандитов, значит, и они меня не видят, верно? Главное – чтобы они меня и не услышали. Опять же, если не шуметь, можно самой уловить какой-нибудь полезный в данной ситуации звук. Так я себя убеждала, и некоторое время мне действительно удавалось держаться на плаву. Но как же сковывала ледяная вода! И как горел болью правый бок! Я плавала, почти слепая от сырой белизны. Казалось, я кружу совсем рядом с яликом – и совсем рядом с кошмарной правдой: меня ранили, и, если ялик не обнаружится в ближайшие минуты, я неминуемо утону.

Подпустив сознание к этому факту, я запаниковала. Плевать на шум! Я теперь поднимала брызги, я металась, как обезумевшая рыба, – несколько взмахов в одну сторону, затем в другую; вправо и влево, вперед и назад.

Свист возобновился, причем с середины строфы – должно быть, в десятиминутном промежутке свистун проговаривал песню про себя. И вдруг снова затих, словно его спугнули. Впрочем, в следующее мгновение он повел мелодию увереннее и громче. Я закричала – сдавленно, едва лепеча «Помогите»; я заколотила по воде руками и ногами. Мне почему-то не пришло в голову простое соображение: кому и свистеть, как не тем, с баржи, а если так, они мигом сообразят, что не добили меня.

– Спасите!.. Кто-нибудь!..

Свист оборвался на полуфразе.

– Помогите! Прошу… Вы меня слышите?

Спасательный жилет со сломанной застежкой я потеряла почти сразу. Балетки свалились, едва я начала барахтаться. Вязаный пуловер отяжелел, но вот от него-то избавления и не было. Оставалось из последних сил плыть на свист.

– Кто-нибудь! Я здесь!..

Последнее слово, как бы отточенное ужасом, взрезало плотный туман.

Ялик, во время óно выкрашенный красной краской, – похожие я видела на причале – скользил мне навстречу, словно водяной дракон. На веслах, судя по силуэту, сидел мужчина. Я уловила также, что гребец, услыхав мои призывы, помянул Господа Бога со святыми угодниками. Не уверенная, брежу я или умираю (вдобавок бред мог ведь быть и пред смертным), я подумала о склонившемся надо мною лице: «Какое знакомое! Хоть бы оно мне не примерещилось!»

– Держитесь! Я вас вытащу!

Последний взмах руками – и я вцепилась в борт красного ялика. Я плыла к миражу – а он оказался реальностью. Ялик и гребец оба были настоящие, я же могла только лить слезы благодарности.

– Боже Всемогущий! Откуда вы взялись?

Гребец обхватил мои запястья, втащил меня в ялик с поразительной легкостью. Я была словно мокрый мешок – обмякшая, бессильная. Я только взвыла, когда проехалась по борту простреленным боком.

– Это еще что такое? – воскликнул незнакомец – наверно, кровь увидел. – Вы ранены?

Дно ялика показалось периной из тумана. Туман был и перед глазами – я не могла сфокусироваться, не различала лица моего спасителя. Он стащил с меня пуловер, из-за которого я неминуемо утонула бы. Теплые ладони стали массировать мне руки, ноги и торс, возвращать жизнь в мое перемерзшее тело. Из последних сил я держала глаза открытыми: не отключиться, успеть пролепетать «Благодарю»! Его лицо было близко-близко, волосы и лоб скрыты такой же кепкой, что и у тех, с баржи; из-под козырька глядели на меня серо-голубые глаза. Они потемнели до полноценной синевы, стоило им встретить мой взгляд.

– Энн, это ты? – внезапно произнес незнакомец. Он возвысил голос, будто привык – и успел отвыкнуть – называть мое имя. Нотки узнавания показались не менее странными, чем происшествие в целом.

– Д-да…

Одеревеневшие губы не слушались, веки не желали подниматься. Незнакомец повторил вопрос уже настойчивее, но ответить я просто не сумела. Навалилось забытье. Оно чуть отодвинулось, когда незнакомец попытался меня раздеть; пальцами, которые слушались моей воли весьма посредственно, я вцепилась в блузку.

– Оставь стыдливость, Энн. Надо остановить кровотечение и согреть тебя.

С этими словами он мягко отвел мои руки, а через миг снова помянул Господа Бога со святыми угодниками.

– Огнестрельное ранение! Что делается и когда это кончится?

Выговор у него был почти как у моего деда – этакое умиротворяющее мурлыканье. Будто не чужой человек, а сам Оэн выловил меня из озера. Я промямлила «да» – в смысле, да, это огнестрел, а откуда, за что – не знаю. И сил нет. Совсем, совсем нет сил.

– Смотри на меня, Энн. Не отключайся. Не спи. Только не сейчас. Нельзя тебе сознание терять, слышишь? В глаза мне смотри.

Так он повторял, а я повиновалась. Я разглядела твидовое пальто поверх шерстяного жилета и коричневых брюк, будто мой спаситель собрался на мессу, а с полпути решил: «Лучше порыбачу». Резким движением он рванул на груди пальто, слишком торопясь для возни с пуговицами; через голову стянул шерстяной жилет. В следующую секунду я была повернута к нему спиной, мой затылок упирался в солнечное сплетение, прикрытое теперь одной только сорочкой, крахмально-хрусткой, даром что хранившей запах дымного очага. Еще от моего спасителя пахло качественным мылом. Я успела подумать: теперь всё будет хорошо. Не знаю, что внушило мне мысль о безопасности – домашние ли запахи, твердый торс, а может, заботливые руки, скрутившие из сорочки плотный жгут, который, закрепленный сзади рукавами, мягко лег на мою рану. Разобравшись с кровотечением, незнакомец закутал меня в пальто, блаженно теплое его теплом.