Дом в Финляндии оказался большой — два этажа и восемь комнат. Тридцать первого утром все были на месте; разбирали продукты, налаживали мангал, сауну, искали по машинам забытые санки для детей. Кто-то же должен был по списку взять санки?! Ирка заглянула в свой блокнот, где были расписаны обязанности каждого из прибывших, и быстро нашла виновника недостачи. Костик тоже приехал, хотя у себя на даче ему было бы намного комфортнее. Наверное, жена и дети поддержали идею большой компании и заставили его поторопиться с визами.

Самое привлекательное место — новая сауна. В ней все еще пахло деревом, и жар был такой, что пробирало до костей. Народ сидел в полном изнеможении, а потом все выбегали и с воплями плюхались в снег. Один только Костик выскочил из сауны через три минуты, сославшись на слишком высокую температуру в ней. Чтобы не мешать остальным, он быстро помылся и уселся в гостиной на диван. Закутавшись в покрывало, он ожидал еды в обществе телевизора.

Мужчина, одеяло и сигареты. Вместо пепельницы Ирка выделила ему маленькое блюдечко и поставила его на открытую веранду. Мне хотелось поговорить с ним, даже не важно о чем; хотелось поблагодарить, что он приехал. Я плюхнулась рядом.

— Костик, бросай уже табачить.

— Я же на улице, никому не мешаю. И вообще, никотин уже давно встроился в мои обменные процессы.

— Блин, ты же врач, что ты такое говоришь?

— Ладно, не начинай, жена тоже уже запилила. После десятого числа пойду кодироваться. Сам уже вряд ли смогу.

— Я спрошу у Асрян, куда лучше обратиться по такому вопросу. Она всех в городе знает.

— Спроси уж. А то моя Ирка правда очень переживает.

— Как у тебя на работе?

— Да ничего, все по-старому. С февраля буду главой по всему северо-западу. Езды, конечно, много, но по деньгам очень неплохо. Надо еще «MBA» получить, все руки не доходят.

— Ну, ты красавчик. Все-таки умные и талантливые люди преуспевают везде.

— Да ладно. Про талант — это чересчур.

— Ничего не чересчур. Реанимация — это тоже особый дар, особенно что касается наркозов. Все в больнице это знали, а первый — Сухарев. Он вообще без тебя потом долго ни с кем работать не мог, да и Федька тоже, со всеми реаниматологами пересобачился. Костя…

— Лен, давай не будем.

Я не стала продолжать. Нельзя было вспоминать Сухарева. И про больницу — тоже не стоило. Поговорили о Катьке, потом о моей маленькой терапевтической реанимации и разошлись поскорее.

Первого числа общество распалось на три части — дети, мужчины, женщины. Мы соблюдали наши бабские посиделки весь год, несмотря на череду замужеств, ремонтов и Женькину беременность, встречались не менее пары раз в месяц у Ирки, а в декабре не получилось. Потому очень хотелось уединиться и продолжить старые разговоры. Новый год — всегда повод подвести итоги. Покричали Костину жену, но кто-то из детей потребовал сказки на ночь, и она не спустилась. Асрян приготовила мартини со льдом; все получали удовольствие, и даже Женька воспользовалась моей индульгенцией на употребление алкоголя — поставила зеленого змия на большой беременный живот и недоверчиво вглядывалась в плавающие кусочки замерзшей воды. Мне стало смешно.

— Не боись, уже все органы сформировались, даже вредность и сексуальность. Чуть-чуть можно.

Женька смеялась, преодолевая беременную зевоту; Ирка после сауны пребывала в состоянии полного анабиоза, и только Оксанка находилась в совершенно воздушном настроении:

— Девочки, какой хороший был год! Я так рада! Я ходила и молилась, чтобы так все и было. Лен, осталось тебе и Ирке за вторым сходить.

Асрян поморщилась:

— Может, Сокольникова и соберется, а мне лень. Оксанка, вообще, у тебя православие головного мозга. Знаешь, есть такой диагноз, между прочим. Дело не в молитве, пойми. Смысл в людях, в социуме и даже в случайности. Просто этим двум курицам повезло, и пока что обеим хватает ума не изгадить все. Жизнь подкинула хорошие карты, и тут дело даже не в красоте, хотя и в ней, заразе такой, конечно. Все-таки тридцатник есть тридцатник, девочки. Надо трезво смотреть на вещи. Молодые и бездетные ростовчанки выходят на тропу войны; как говорится, вырвут добычу даже из нижней трети пищевода.

— Ир, я уверена, ты тоже придешь к Богу. Сколько бы мы ни знали о человеке, все равно главного не объяснить.

Тут я почему-то сильно разозлилась:

— Оксан, слушай, ну неужели ты это серьезно, а? Ты же умный человек.

— Что же теперь, разве мало верующих умных людей?

— Блин, ну о чем ты? О чем все эти гребаные несколько тысяч лет?! Хорошо, расскажи мне. Собачка померла, полежала пару часиков, а потом встала и побежала, потому что добрая была собачка, питалась исключительно святой водой и никогда никого просто так не кусала? Всем желала только добра. Ну, скажи, это что? Это реальность? И ты в это веришь?! Я просто тебя прошу, не пачкай мозги. Хороший способ управлять толпой, черт подери. Это всего лишь страх смерти, больше ничего, неужели не понятно? Главная проблема разумного млекопитающего. Верь лучше в себя и в друзей, в семью, в своих детей, наконец. Вот это и есть жизнь после смерти, твои дела и твои дети.

Я замолчала и в ту же секунду поняла, как жестоко перебрала в тональности на такую щепетильную тему. Но Оксанка даже не думала обижаться, непоколебимо находясь на собственной орбите. Общество разделилось; Женька стала ее защищать, но без фанатизма:

— Девочки, только вот не надо тоже в крайность ударяться. Может, ты и права, Ленка, но все равно. Уж точно не от гамадрила дело пошло, и вообще, еще много чего у человечества бралось неизвестно откуда. А если серьезно, я не боюсь умереть, правда. Я буду старенькой-престаренькой, почти слепой бабушкой, дети купят мне большую палку и переносной туалет в комнату. И вообще, я хочу умереть от любви.

Асрян тут же свела брови в четкую непрерывную линию.

— Женька, ты настоящий истероидный акцептуант.

— Нет, правда. Вздохнуть последний раз, и чтобы мои воспоминания были такими же яркими, как сейчас, чтобы не стирались до самой последней секунды — его руки, глаза, дыхание; последний раз почувствовать запах, вспомнить движения тела. И умереть с ощущением полного счастья.

Я хотела уточнить, кого из своих мужчин она имеет в виду, да не стала. Про любовь никто разговаривать не хотел, включая меня, поэтому продолжили про ожившую собачку. Теории браковались одна за другой, включая инопланетян и мартышек; никто уже не настаивал на дедушке Дарвине, и про несчастного замученного Христа тоже позабыли. Под конец аргументы истощились с обеих сторон, все перепуталось и стало непонятно, кто какую позицию отстаивает. Итог оказался неожиданный — было решено будущего Женькиного ребенка обязательно крестить, и крестной назначили меня. Я вяло сопротивлялась, но Женька уже была готова обидеться, так что вопрос решился за пять минут в положительную сторону. Кухонные часы показывали почти час ночи; все устали, беременная страдала от духоты и пыталась открыть все окна подряд, то и дело она шумно вздыхала, ерзала в попытке занять удобное положение. Решили пойти спать, и каждый ушел в собственных мыслях, так и не найдя однозначной опоры. Все, кроме Оксанки, конечно.