— Здравствуйте! — прокричала она в ответ, отложила свой ноут и выбежала навстречу гостям.

— Я пришла узнать про собаку, — сообщила Вероника, стройную фигуру которой сегодня облегали белые льняные брючки и элегантный топик, на этот раз фирмы «Труссарди». — Удалось вам вчера найти ее хозяев?

Как по заявке из беседки прибежала Жужа, завертелась вокруг девушки, виляя хвостиком. Вероника радостно взвизгнула, присела на корточки, начала чесать собаку за ухом. Юлька невольно испытала укол ревности.

— Мне пришлось оставить ее себе, — сказала она, немного суше, чем это было прилично. — Конечно, если хозяин найдется, я ее верну, но пока никто из соседей не знает, кому она может принадлежать. Кстати, я назвала ее Жужей.

— Прекрасное имя! — восхитилась Вероника, причем так искренне, что Юлька испытала новый укол, теперь уже совести. — Юлия, а знаете что, давайте вы придете к нам с мамой в гости. Мы тут живем очень уединенно, потому что никого не знаем. Но это немножко скучно. Приходите вечером, а?

Голос ее звучал просительно, и Веронике стало смешно. Итальянская красавица, похоже, ужасно скучала в деревенской глуши. Но вот нужны ли новые знакомства ее маме?

— Мама будет не против, — торопливо добавила Вероника, как будто прочитав ее мысли. — Разумеется, я ее предупрежу. Мы приготовим на ужин что-нибудь итальянское. Например, лазанью. Вы любите лазанью?

— А можно мне тоже прийти? — подал голос Виктор, до этого молчащий.

На лице у Вероники отразилось легкое сомнение. Видимо, в ее табели о рангах люди, подобные Юльке — приютившие бездомную собаку, только что купившие дом и владеющие макбуком, — котировались выше непонятного московского абитуриента, снимающего комнату, чтобы подготовиться к экзаменам. Впрочем, фигура у него была — закачаешься.

— Конечно, я и вас приглашаю, — сказала Вероника, в которой вежливость взяла вверх над снобизмом. — Ужин будет в семь часов. Если придете раньше, можно будет искупаться на нашем пляже. Ну все, я побежала предупреждать маму, что у нас сегодня гости.

Девушка исчезла, оставив после себя легкий шлейф духов, тонких, ненавязчивых, сразу видно, что очень дорогих. В своей прошлой жизни Юлька в этом разбиралась. Закрыв за гостями калитку, она вернулась в беседку, чтобы предпринять новую попытку поработать. Сейчас ей было не на кого рассчитывать, только на свою зарплату, хорошую, но зависящую от выданного на-гора́ результата.

Она снова зашла в программу, щелкнула мышкой… Зазвонил телефон. Требовательно, громко. Так могла звонить только мама, тем более что, кроме мамы и близкой подруги, нового номера ее телефона ни у кого не было.

— Да, мамочка, — сказала Юлька со всей нежностью, на которую была способна. Мать она любила.

Минут пятнадцать она рассказывала о том, как обустроена ее сельская жизнь. Что в доме тепло, и она научилась топить печь, что соседка приносит ей умопомрачительное молоко и творог, что вода в реке теплая и очень чистая, а люди в деревне искренние и хорошие. Тут она вспомнила про любителя душа Игоря Петровича и добавила «почти». Врать Юлька не любила даже в мелочах. Про ночное происшествие рассказывать, разумеется, не стала, упомянув лишь, что вчера ужинала в одних гостях, а сегодня идет в другие. Под конец разговора заверила мать, что приезжать к ней не нужно, потому что у нее действительно все хорошо, откинула замолчавший телефон, с сомнением посмотрела на ноутбук и решительно встала.

Почему-то ее вдруг потянуло на чердак, так изрядно напугавший ее прошлой ночью. Юльке пришло в голову, что там нужно все хорошенько осмотреть при свете дня, чтобы окончательно разогнать былые страхи. В конце концов, поработать можно и после обеда.

Присвистнув Жуже, которая послушно побежала за ней (вместе подниматься наверх было не так страшно), она забралась по лестнице на чердак, открыла бесшумно открывающуюся дверь, которая отчего-то совсем не скрипела, шагнула через порог и огляделась.

На чердаке было так же пустынно и пыльно, как вчера. В углу виднелась прялка, которая накануне вызвала у Юльки живейший интерес. Ее можно было расписать и поставить в беседке. Будет красиво. Она потянула прялку, освобождая ее от остального хлама, и вдруг увидела на полу след. Четкий рифленый след от ботинка, судя по размеру, явно мужского.

Ночной страх тут же вернулся, забил в ушах набатом подскочившего враз давления, забил горло, вызывая навязчивую тошноту, руки стали влажными. Она присела на корточки и стала пристально разглядывать отпечаток. По нему было невозможно сказать, когда именно он был оставлен. Вчера — ни днем, ни ночью — Юлька его не видела. Но могла и просто не обратить внимания. Так что след вполне мог принадлежать еще бывшему хозяину. Или его оставил Николай Дмитриевич? Юлька вспомнила его пляжные тапки, у которых как раз была рифленая подошва, чтобы не скользили. Как узнать, был тут кто-то посторонний и ушел, пока Юлька бегала за подмогой, или ее действительно напугали всего лишь мыши?

Немного подумав, она решила, что это не так уж важно. Что сказал мальчик Гриша? Что он бывал тут и раньше. Конечно, по ночам детям положено спать, но почему бы мальчонке не пуститься на поиски приключений? Решено, она просто не будет больше об этом думать.

Юлька снова потянула на себя прялку, борьбу за освобождение которой прекратила, потому что кинулась изучать отпечаток чужой ноги. Заваленная каким-то мусором, прялка не поддавалась, Юлька наклонилась, чтобы отцепить от ее основания какие-то непонятные кожаные ремни — сбруя это, что ли? — и вдруг увидела тетрадь. Толстая общая тетрадь в коленкоровом переплете завалилась за большой кованый сундук, один из тех, что хранились на чердаке.

Юлька поднапряглась, дернула посильнее — и освобожденная прялка наконец-то осталась у нее в руках. Прижав пыльную добычу к животу и прихватив зачем-то тетрадь, Юлька двинулась вниз, предусмотрительно заперев чердак на найденный здесь же навесной замок с большим старинным ключом. Так ей было спокойнее.

Вернувшись в беседку и пристроив прялку в углу, она открыла тетрадку с пожелтевшими от времени страницами. «Дневник Евгении Ракитиной» — было написано на первой странице.

* * *

1 июня 1988 года

Завтра первый выпускной экзамен. Вчера разговаривали с Катькой о том, что совсем скоро вся наша жизнь изменится. Катьку это не пугает, нет. Скорее будоражит. Смешная. Впрочем, я ее понимаю. У нее вся жизнь была гладкой, как наша река летом. Текла пусть и быстро, но без особых всплесков.

А река моей жизни уже несколько раз неожиданно превращалась в стремнину, бурную, с водоворотами, которые утянут на самое дно, как наш омут под обрывом, перекроют дыхание, зальют горло то ли водой, то ли слезами — не поймешь.

Я так и сказала Катьке, но она не поняла, пришлось объяснять. Мне было всего пять лет, когда погибли родители. Никто не верит, но я их помню. Бабушка всегда ругалась, когда я про это говорила, считала, что я обманываю — придумала сказку, в которую сама поверила, но я действительно помню. Зима, окна затянуты морозными узорами, в неплотно закрытой форточке гудит вьюга, я лежу под толстым теплым одеялом, у меня ангина и, кажется, высокая температура.