class="v">И даруй нам мощь и постижение!

А Друкпа Кюнле тем временем возносил молитву ослу:

О осёл, несчастнейший из существ!

Нечасто находишь ты травку и воду,

И на тебя давит тяжёлая поклажа.

Я молюсь твоему избитому заду

О благословении твоей горбатой спины!

Монахи были вне себя:

— Молись нашему Ламе, а не ослу! — вскричали они.

— Ваш лама переродился этим ослом, — сообщил им Друкпа Кюнле.

— Что за чушь! — сказали те.

— Когда ваш Лама ездил по Тибету, Китаю и Монголии, — поспешил объяснить им Лама, — он перегружал своих вьючных лошадей, и в результате этого действия он переродился ослом.

Словно в подтверждение этих слов, глаза осла наполнились слезами.

Все присутствующие заметили это, и теперь-то поверили словам Кюнле. Со сложенными в почтении руками, они поклонились перед ослом и спросили Друкпу Кюнле, когда же их Лама вернётся, чтобы вновь возглавить монастырь.

— Если вы хотите скорого возвращения вашего Ламы, — сказал он им, — вы должны пять лет кормить осла и заботиться о нём. Когда умрёт, он переродится в Литханге, в Кхаме, и затем вернётся сюда к вам.

Они выполнили то, что посоветовал им Лама, и действительно — их Джамтрул Ринпоче, переродившись в Литханге, вернулся потом в Сакья.

Затем, миновав город Сердокчен (что недалеко от Сакья), Лама грел на солнце свой зад у пещеры на камне, когда появился Сакья Панчен в сопровождении более сотни слуг.

— Поднимайся, Друкпа Кюнле! — окликнул его Сакья Панчен. — Не веди себя так бестактно!

На что Лама ответил ему стихами:

Тебе чуждо любое неудобство и работа,

В цветных тогах надеешься ты на Просветление,

Ведя в ад своих учеников, —

Мне грустно тебя видеть!

Иди своей дорогой, Сакья Панчен, Господин Существ,

Иди! И читай свои лекции, давай посвящения

И продолжай собирать вокруг себя нарушителей обетов.

Сей семена гибели,

Лелей саженцы ложных воззрений,

Взращивай ростки страстей,

Содействуй созреванию своей кармы бардо.

Бери и впредь на себя проступки старых баб,

Выполняй обязательства по отношению к тем, кто от тебя зависит,

И наполняй богатствами свои сундуки!

Сакья Панчен улыбнулся и запел и ответ:

Здесь, у пещеры без двери и опоры,

Сидит Друкпа Кюнле —  грязный трепач,

Несущий чепуху, где бы он ни был.

Я чувствую жалость при взгляде на тебя.

Давай, скитайся бесцельно по миру,

Продолжай разрушать веру людей, которых ты встретишь,

Неси своё богатство на кончике члена,

Подноси свою святую сущность потаскухам,

Вспугивай кобелей стуком в дверь

И ломай рёбра старым сукам.

Выискивай вшей и бросай их перед собой как камни,

Ломай бёдра своих женщин

И грейся на солнце, где тебе вздумается!

Согласованность их песен доставила им обоюдное удовольствие и радость взаимопонимания, и Сакья Панчен пригласил Ламу в свой монастырь, дав ему верховую лошадь.

В пути они проезжали мимо девушек, работавших на полях, которые принялись поддразнивать монахов:

— Ни у кого нет желания? — кричали они.

— Нет, никому из нас нет сегодня до вас охоты, — крикнул Лама, скачущий во главе процессии.

— Не смей говорить такого при моих монахах, — сердито зашикал Сакья Панчен.

— А что туг такого? — невинно спросил Кюнле. — Все девушки любят, когда на них ложатся.

Сакья Панчен пришпорил своего коня и, рассерженный, ускакал вперёд.

По прибытии в Сакья, Панчен показал Друкпе Кюнле магический буквенный квадрат, 16 строк которого начинались с буквы НГА — "я". Это был хвалебный гимн, который Панчен сочинил самому себе.

— Посмотрим, можешь ли ты написать такой же, — сделал вызов Сакья Панчен.

— Не могу же я поднять на смех тебя, такого уважаемого потомка рода Кхён[39]; и потом, я не силён в искусстве хвалебных гимнов. Так что я просто добавлю "У" к твоему "Нга"[40].

Вместо:

Я —  Сакья Панчен из Тёда,

Я —  властелин китайских равнин,

Я —  хозяин долин Страны Снегов,

Я —  венец всех живых существ, и т. д.

теперь это звучало так:

Плачет Сакья Панчен из Тёда,

Плачет властелин китайских равнин.

Плачет хозяин долин Страны Снегов,

Плачет венец всех живых существ, и т. д.

От всего сердца смеялся Панчен, радуясь едкой колкости, а затем предложил ради забавы посоревноваться в написании букв. Он записал мантру МА НИ ПЕ МЕ шрифтом Лан-цха[41] и показал Ламе. Это ничуть не удивило Друкпу Кюнле, — напротив, он ответил показом своего умения:

— Если я согну руки в локтях и подниму их так, чтобы ладони оказались на уровне плеч, я образую букву А; если сложу руки в позе медитации, то буду представлять собой букву Чха; подняв левую стону к правому колену и стоя так на одной правой ноге, я выгляжу подобно букве На. — Таким образом он продемонстрировал весь тибетский алфавит.

Позже, за обедом, Сакья Панчен ещё раз проверил Ламу на ловкость. Взяв в руки комочек теста, он вылепил из него оленя и показал Кюнле:

— Если у тебя искусные руки, слепи такого же зверя, — потребовал он.

Лама, не мешкая, взял немного теста и только растянул его и длину и сплющил рукой, — и получились змея и дракон.

Зрители были поражены.

"А он ловок, знает толк в совершении чудес, — подумал Сакья Панчен, — надо бы показать его китайцам", — а вслух сказал:

— Чтобы в будущем наши линии передачи соединились в приносящем благо союзе, нам нужно предпринять небольшую совместную поездку в Китай.

И они незамедлительно отправились в путь. По дороге Лама занимал Панчена и его слуг всяческими играми и чудесами.

По прибытии во дворец китайского императора Друкпа Кюнле выдал себя за рассыльного, сев на самом плохом месте перед дверью, в конце свиты Панчена.

За трапезой каждый из них получил по туше свежезажаренного барана, а Кюнле достались лишь хрящи да кости худощавого животного на дне деревянной корзины. Возмущённый, он запел такую песню:

Хоть я и слуга

Сакья Панчена из Тёда,

Но мяса, как другим, мне на долю нет.

Раздача мяса —  несправедлива,

Одни получают хорошее мясо, другим достаётся плохое.

Хотя все бараны —  баранина, всё же

Одни жирны, другие —  худощавы.

Чем занимался ты, баран,

Когда твои друзья паслись и пили?

Ты пожирнеешь только на корму, —

Давай, назад, на выгон, щипай траву,

Чтоб стал ты пожирнее!