Как же, уложишься тут в два дня. Два дня Анна Ивановна только отпаривалась да отмывалась, а потом потребовала куафера, чтобы прическу сделал. Куафера, понятное дело, пришлось везти из Москвы. А приехал тот не один, а вместе с родными сестрицами будущей императрицы, да еще и двоюродная пожаловала – Лизка-цесаревна. Морщился Василий Лукич, зубами лязгал, а как запретить будущей царице с родимыми кровиночками поговорить? Но во время всех встреч царицы с родней стоял неподалеку, словно истукан, и на все просьбы оставить наедине – надо же сестрам о своем, о бабском, посудачить – только мотал башкой…

Ивановны – Екатерина и Прасковья – за сестру были рады. Целовали в щечки да в губки, кланялись. А вот Елизавета Петровна, змея такая, хоть и расцеловала двоюродницу в обе щеки, но кланяться не стала. Кивнула лишь, будто ровне. Зато напомнила, что все они к романовскому дому принадлежат и нужно друг за друга держаться! Анна Ивановна покивала и посетовала, что мало их осталось, Романовых-то…

Когда Елизавета Петровна удалилась, ее двоюродная сестра завистливо вздохнула – да, хороша, чертовка. Понятное дело, что у Лизки от мужиков отбоя нет. Перекрестилась, наложив за правило в ближайшее же время на исповеди покаяться, что помянула нечисть. Задумалась – а что теперь с Лизкой-то делать? Романова она, видите ли! Да и у дядюшки-государя таких Романовых по всей земле столько наделано, что плюнь – в Романова попадешь. А еще, говорят, в голландских и в немецких землях у Петра Алексеевича детки остались. Эка, Романова худородная. Может, замуж ее отдать куда подальше? Куда-нибудь во Францию или Германию? Не за короля, понятное дело, а за какого-нибудь герцога али барона. За простого дворянина не отдашь. Хоть и незаконная, а родная дочка властителей всея Руси. Будет Лизка вместе с муженьком на охоту ездить, танцы-жманцы на балах крутить, чужих мужиков охмурять. Чем не жизнь? Ан нет… Шиш ей, а не танцы-жманцы. Тогда тут, за кого-нибудь из своих? Посмотреть да подыскать вдовца ей какого-нить, построже. Ан нет. Не найдется такого для Лизки мужа, чтобы ее в кулаке держал. Будет царевна во дворец приезжать, по охотам рыскать, а не запретишь! А коли глаз положит на мил-друга Эрнестушку? Не устоит ведь перед Лизкой-то. Перед ней, чертовкой этакой, ни один кобель не устоит. А Эрнестушка даром что мил-друг, но тоже кобель. В позапрошлом годе, когда она вместе с Эрнестушкой была на царской охоте, фон Бюрен на царевну Лизку во-от такущими глазами глядел! А что делать? Мужеску натуру не переделать – будь он хоть русский боярин, хоть прусский барон. Верно, лучше всего царевну Елизавету Петровну в монастырь отправить, от греха подальше. Не в столичный, Новодевичий, а за Волгу, к Белому озеру. Пусть себе в Горицах кружева плетет али на Выксе мыло варит – все польза от девки. Да и милого друга Эрнестушку не будет видеть.

Москва встречала государыню малиновым звоном. Первыми вдарили звонари на Иване Великом, потом – колокольни Новодевичьего и Андроникова монастырей, а там уж звон пошел по всей столице. Потом начали палить пушки. Анна, на сей раз пересаженная в открытые сани, чинно улыбалась радующимся москвичам и помахивала ручкой. Пока проехали по Тверской, сворачивая к Успенскому собору, еще некоронованная царица успела простить Василию Лукичу часть вины (голову можно не рубить, но в ссылку поедет!).

Уже через день Анна Ивановна опять стала подумывать о плахе для Долгорукова. А может, на кол его, как дядюшка делал? Привезя будущую царицу в Кремль, он проводил ее с горничными и младенцем в покои и выставил караулы. А потом Долгоруковы, меняя друг друга, ходили по коридорам и смотрели, чтобы никто из посторонних не проник в помещение. Преображенцы, подчинявшиеся только фельдмаршалу Долгорукову, Василию Владимировичу, не пропустили в покои даже владыку Феофана, духовного отца трех предыдущих государей.

Анну Ивановну, вместе с прислугой, поместили в старинном тереме внутри каменной стены. Кто здесь обитал раньше, она не спрашивала. Может, Марфа Апраксина[16], а может, и Наталья Кирилловна Нарышкина. Сам терем был и того старше. Верно, пережил все пожары Смуты. Кто знает, не тут ли убили вдову Бориса Годунова и его сына Федора, так и не успевшего стать государем? Начнешь узнавать, узнаешь правду, будет еще страшнее…

К приезду новой царицы терем кое-как отмыли, почистили, побелили и несколько дней подряд протапливали печи, изгоняя из углов сырость. В терем были свезены перины и подушки, стопы белья и кухонной посуды. В поварне суетились аж две кухарки, в кладовых и ледниках не иссякали ни мясо, ни рыба.

В отличие от Митавы, экономить гроши иль полушки на дровах или на воде никому не пришло бы и в голову. Дров было столько, что хватило бы протопить все замки Курляндии, вместе с Семигалией и Лифляндией. Воду же можно черпать из колодца.

Вроде бы все тут было хорошо, но старина и убогость сквозили и в колотых изразцах, украшавших печи, и в грязных стеклах, вставленных в крошечные свинцовые рамы, и в половицах, застеленных свежими половиками, но шатких, как тропка на болоте, – по таким и ходить-то боязно. Шибал в нос застоявшийся запах плесени и нежилого дома, от которого не враз и избавишься. И уборка была сделана так себе. То здесь, то там на глаза попадались чужие вещи – то деревянная лошадка с отломанными ногами, в которую, верно, играл еще царь Федор, то недоеденные мышами сафьяновые сапожки.

Мыши тут были настоящим бедствием. Они сновали в перинах, забирались в постели, а на кухне растаскивали крупу. Кошки, должные бороться с серыми вредителями, в тереме почему-то не приживались. Машка, вместе с другими девками, уже не один раз бегали по Кремлю, собирая в охапку всех попадавшихся на глаза котов и кошечек, и притаскивали «добычу» в терем. Но стоило усатым и хвостатым оказаться в сенях, как они начинали орать благим матом, а потом – биться о двери. Девки пугались и шушукались между собой, говоря, что терем этот не иначе как проклят. Кому-то поблазнилась полуразмытая фигура монахини, выходящая из стены. Спрашивали у гвардейцев, карауливших входы и выходы, но те лишь пожимали плечами. Мол, терем как терем, а то, что мышей много, так рядом зернохранилище царское когда-то было, не все еще съели. Вот и бродят. А ежели страшно по ночам, так мы туточки, от мышей с привидениями защитим! Рады будем стараться!

Анна только посмеивалась. Мышей она не боялась, а кошек не любила. Сказала прислуге, что, если будут мешать спать воплями, выпорет всех без разбору. Опасалась только, как бы чего не вышло. Пойдут ведь, мокрохвостки, к гвардейцам, «защиту искать»! А те и рады – уж так защитят, что через девять месяцев новый защитник появится. От греха начала запирать на ночь комнатных девок – привезенную с собой Машку и Груньку, подаренную кем-то из вельмож. В кормилице и карлице царица не сомневалась. А зря. На вторые сутки из опочивальни исчезла Велта и вернулась только под утро, с распухшими губами и в вывернутой наизнанку юбке. Пока Анна орала и била ее по щекам, чухонка лишь счастливо моргала коровьими ресницами. На другую ночь все повторилось. Царица опять орала и била, а Велта лишь жмурилась от счастья, как кошка, обожравшаяся ворованной сметаной.