Паша наш, конечно, не cмог их бросить. Забрал, привёз домой, вымыл, накормил, а наутро начал пристраивать. Одного нам привёз, ещё четверых друзья разобрали. А последнего, самого маленького и слабого, себе оставил. Фредька крошечный был, больной весь, Павел тогда неделю на работу не ходил, сидел возле него. Выходил всё-таки. А потом оказалось, что щенки-то породистые. Непонятно, почему их выкинули. Может, какая случайная вязка? Ну, вот так и вышло, что Фредька Павлуню просто обожал. Совершенно не мог без него… У кого только рука поднялась?

- Что ты имеешь ввиду?

- А ты что, не знаешь, что Фреда отравили?

- Не-е-е-т… - Злата оторопела. – Как? Кто? Может, сам съел какую гадость?

- Может, и сам. Только он умный был очень: у чужих крошки бы не взял, с земли ничего никогда не подбирал. Да и яд ещё какой-то мудрёный, не просто отрава для крыс какая-нибудь. Паша экспертизу заказывал.

- Ничего себе. Как же так?

- А вот так. Ну, ладно. Давай не будем больше о грустном. Пойдём, пора за стол уже. Видишь – Петя пришёл, детей привёл. Мы им в честь Рождества разрешили со всеми потрапезничать.

Вместе с отцом Петром в трапезную восторженной гурьбой зашли дети. Один, два, три, четыре… - считала про себя Злата. Ольга перехватила её взгляд и засмеялась:

- Шестеро их пока. Старшему десять на Крещение будет, второму восемь, следом у нас три дочки: семь, шесть и четыре года, младшенькому сыну два. Видишь, он за батюшкой прячется? А летом, Бог даст, седьмой или седьмая родится. – Ольга заговорщицки указала глазами на абсолютно плоский живот.

Злата совершенно неприлично вытаращила глаза. Нет, она, конечно, знала, что семьи священников часто многодетные, но в жизни такого не видела никогда. Посмотрела ещё раз на счастливое лицо Оли, на батюшку, нежно подталкивающего вперёд мальчугана, прятавшегося в складках его праздничного облачения, на Павла, на шее которого висел второй по возрасту мальчишка (поняла: а вот и крестник!), и что-то похожее на восхищение и понимание затрепетало в груди.

- Как же мне понравилось у ваших друзей. – сказала Злата, уютно устроившись на пассажирском сиденье «Ауди» Павла. – Такие чудесные люди. Ольга просто необыкновенная, а батюшка…

- Правда? – Павел заулыбался. – Я тоже так считаю, таких людей очень мало, а они редкие. Я их обожаю, всех.

Злата тихонько засмеялась:

- А Ольга примерно так же говорила про вас, представляете? Вы давно их знаете? Вы обещали рассказать!

- Обязательно. Но при одном условии…

- При каком?

- Давайте, наконец, перейдём на «ты». Да и познакомимся толком. Меня Павел зовут. – Он склонил голову и слегка щёлкнул каблуками ботинок.

- Ой-ой! Мы так улетим с вами... то есть с тобой в ближайший кювет! Осторожнее с политесом, мы всё-таки не на балу, а в машине! – Злата снова рассмеялась и тоже представилась:

– А меня – Злата.

Дом сочувствовал своему новому хозяину, как только мог. Павлу казалось, что его любимый Старик словно затаил дыхание и боится неосторожным стуком, неуместным скрипом или дуновением сквозняка потревожить его. Что бы Павел ни делал, чем бы ни занимался – перед глазами постоянно маячил тот чёрный трогательный комок, которым был когда-то Фред. Фред, тогда ещё безымянный испуганный щен, щурившийся на свет, проникший в картонную коробку, которую открыл Паша Рябинин. Павел, который был тогда тоже щенком, двадцатилетним наивным студентом, ровным счётом ничего не знавшим о жизни. Той жизни, в которой ни за что, просто так убивают добрых, ласковых, преданнейших собак. Или не просто так, или с какой-то подлой затаённой целью. Но от этого убийство не делалось менее страшным, менее подлым. Павел никогда не был согласен с известным "цель оправдывает средства". И никак не мог понять, кто и за что посмел убить его собаку, доверчивого, ласкового и озорного чёрного щенка, пусть и выросшего в здоровенную псину.

А ещё Павлу постоянно мерещился лай, он радостно оглядывался и... вспоминал, что лаять некому. Потому что Фреда больше нет.

Через несколько часов он понял, что на самом деле собаки лают только в отдалении, а вот соседской Геры совсем не слышно. Вспомнил и ужаснулся: всё ли в порядке, неужели и её отравили?!

Он тут же взлетел на второй этаж и увидел в окно, как смешная соседская внучка за ошейник тащит Геру к калитке, а та радостно гарцует рядом. Гулять, - понял Павел, - значит, всё хорошо. А потом удивился, заметив, что Злата одной рукой зажимает собаке пасть. Удивился на миг и сразу же догадался: чтобы не лаяла, не тревожила его, потому Злата и ведёт так странно, не даёт собаке от себя отойти. Жалеет его.

Горячая благодарность нахлынула так неожиданно, что даже дышать стало больно. Он тяжело сглотнул и горько улыбнулся: какая славная девочка. Ему всегда нравились такие, как будто не из нынешнего времени. Какими глазами она на него смотрела у ветеринарки, как сочувствовала. Он физически чувствовал её сострадание, чувствовал и даже через тугую волну боли поражался: какая редкая девочка.

Собственно, конечно, не девочка. "Двадцать три уже", как сама ему и сообщила, учительница, председатель методобъединения. Он не знал, что такое «методобъединение», но слушал Злату, смотрел, и в голове билась одна мысль: какая чудная, редкая девочка.

Она взахлёб рассказывала про своих детей. Так и говорила "мои дети". А когда он спросил, сколько лет детям - думал, что она в начальной школе работает, - улыбнулась и спокойно ответила: от 14 до 17. Павел после этого долго подбирал челюсть, представляя себе нынешних здоровенных переростков старшеклассников рядом с этой трогательной пигалицей, которая ему и до подбородка не доходила. И спросил сдуру:

- Вы их не боитесь? - они уже перешли на ты, но всё время сбивались.

А она лишь ресницами взмахнула:

- Нет, конечно. Я их люблю! Разве можно бояться тех, кого любишь?

А он уже и так знал, что любит, потому что только при большой любви можно так вдохновенно и взахлёб рассказывать, постоянно приговаривая "мои дети". Павел смотрел на неё - и насмотреться не мог на светлое от нежности лицо, слушал - и диву давался.

Да неужели все наши учителя нас так же любили, так же про нас рассказывали знакомым и родным, называя "мои дети"? Потом по привычке насмешливо подумал, что она, наверное, только первый год работает после института, вот и не избавилась ещё от восторженности. Но оказалось, что уже шестой. Павлу стало стыдно за свой скепсис. Вот тебе и неопытная наивность! А всё "мои дети", да "мои дети", "мне с ними очень повезло", "они самые лучшие, самые чудесные", "мне вообще всегда на учеников везло". И всё это с такой горячей убеждённостью... Чудесная, редкая девочка...

Его бывшая жена тоже была хорошей девочкой, умненькой и сметливой, сообразительной и прекрасно знающей, чего хочет от жизни. А он был наивным болваном и не видел ничего, кроме того, что она хорошая девочка.