Я долго разглядывала твою фотографию, Алена. Я тебя узнала. Конечно, за эти тридцать семь лет ты изменилась, но узнать можно. С этого, собственно, Славик и начал. Сунул мне фото и спросил: узнаешь? Я не была морально готова ко «встрече» с тобой. Но вскоре узнала. И он рассказал, что ты, принимая группу лицеистов из Киева и услышав, что у одного из них фамилия Лиховид, спросила, не сын ли он Дмитра Лиховида. Славик на Дмитра похож больше, чем Олесь. И фамилия та же. Когда Олесю исполнилось шестнадцать, я предлагала ему взять мою фамилию, но он не захотел, да я и не настаивала, я не рассказывала ему подоплеку нашего развода, — об этом и сказать-то никому невозможно, разве что только тебе я могла бы и расскажу в этом письме, просто так много хочется сказать, что никак не доберусь до главного.

Ты не спрашиваешь, чем мы занимаемся в этой сумасшедшей жизни, в этой сумасшедшей стране, потому что об этом тебе рассказал Славик, а вполне логично спрашиваешь, как я отношусь к тому, что делают мой сын и Анастасия. Отношусь я к этому достаточно терпимо, хотя они и занимаются, как сами же говорят, какой-то неартикулированной деятельностью: пишут какие-то проекты, какие-то статьи, которые они называют «материалами», в которых в основном высмеивают СССР и даже Великую Отечественную войну, ездят на какие-то конференции и симпозиумы, Анастасия иногда преподает на каких-то курсах — не курсах, она называет это летними школами, что ли. Но это можно пережить. И мне приходилось по-дурному, да, я признаю, абсолютно по-дурному цитировать материалы партийных съездов, когда я писала планы по классному руководству, а теперь им приходится цитировать теперешнюю идеологию, чтоб зарабатывать себе на хлеб. Я это понимаю, только не надо говорить, что нынешний строй чем-то лучше, чем предыдущий. Тогда было одно, теперь другое. Анастасия — дипломированный специалист по гражданскому обществу, она утверждает, что сейчас существенно больше возможностей для того, чтобы обыватель становился гражданином, но-де обыватели с совковой идентификацией этого не видят и для них гражданское общество ценностью не является. Меня это коробит, и я с этим не мирюсь! Общество, которое не ценит учителей, не имеет права называться ни гражданским, ни гуманным, ни вообще человеческим! Я до сих пор работаю учительницей в той же школе, хотя зарплата моя ненамного больше, чем пенсия, на которую я могла бы пойти, и я могу сравнить положение учителей сейчас и в советские времена. Да, у учителей есть свобода — не работать учителями, никто их к учительским столам кандалами не приковывает. Если им не за шестьдесят, как мне, они вполне могут переквалифицироваться на такую деятельность, как у моей невестки, но это выход для них самих, но не для страны! Можно еще перейти на работу в лицей, типа того, где учится мой бесценный внук, отличник всех наук, какие только есть, включая порчу девчонок.

Они все наказали меня за то, что я не пошла жить в ту квартиру на Лукьяновке, и стали использовать ее как домашний семейный бордель! Расскажу тебе, Алена, о самом болезненном, что случилось уже давно. Произошло это вскоре, как они вернулись из Америки, Славик тогда был еще чудесным мальчиком, а не подобным своим родителям охламоном, каковым он является сейчас. Однажды вечером Анастасия долго умащивала себя различными косметическими снадобьями и душилась во всех местах. Как ужасно это время во всех его детальках! Мы с тобой подкручивали челки металлическими щипцами, когда шли на свидание с парнями, а теперешние молодые женщины мажут волосы какими-то жидкостями. Это у них называется «эффект грязных волос». Но ведь я не дура, я знаю, для чего все это делается и для чего надевают черные чулки и кружевной пояс с резинками. Она ушла, а я через некоторое время отправилась на Лукьяновку. Я не была уверена, что она там, но угадала правильно. Застукала паву как раз в самый момент. И сразу к Олесю: разводись, разменивай квартиру, только чтоб Славик остался с нами! Я выступлю свидетелем на всех судах! И что мне ответил мой обманутый, рогатый — хоть по какой системе ценностей оценивай — сын? Сначала обматерил меня. Да, я не преувеличиваю. Он употребил нецензурную брань, что в переводе на обыкновенный язык означало, не лезь, старая хвойда, куда не просят, хоть мне тогда, во-первых, было только пятьдесят два года, а во-вторых, неужели по отношению ко мне можно употребить слово «хвойда»? Я уже молчу о том, что это он обращался к матери, к родной матери. Он сказал, что Анастасии сейчас крайне необходимо иметь связь с тем кадром, с которым я ее застукала, иначе она окажется на грани нервного срыва и не сможет написать проект борьбы с проституцией, а у него сейчас депрессия и поэтому он не может, да и не хочет, предоставлять то, что ей сейчас так нужно. Сказал, что никогда с ней не разведется, чтоб я об этом и не мечтала, потому что их объединяет не банальное половое влечение, как примитивных самца и самку, а высокая дружба и глубокое понимание проблем друг друга. Анастасия так же терпимо относится к его романам, которые у него периодически случаются, а как тут не крутить романы, если стоит пустая квартира, которую купили для покоя родной матери, а она вместо того, чтобы на этот покой отправиться, осталась мотать нервы всей семье? Тогда же он попытался забрать у меня ключ, я не дала, говоря, что, мол, раз это моя квартира, то я буду бороться с развратом, сколько Бог даст силы и здоровья. Так они там поменяли замок, и ключа мне больше не дали!

Вот такая у меня жизнь, дорогая Алена. Надеюсь, что твоя жизнь лучше. Надеюсь, Славик, который так тебе понравился, наговорил глупостей про твою семью, про твоих сыновей, а твой нынешний муж хоть и не является отцом твоих детей, но вовсе не моложе тебя на пятнадцать лет, а просто хорошо выглядит. Ты тоже хорошо выглядишь, как я уже тебе говорила в этом письме. Я тоже, Алена, вопреки всей своей сумасшедшей жизни, выгляжу неплохо. Прежде чем садиться писать это письмо, я подобрала фотографию, которую тебе и посылаю. Я тут с еще двумя девочками из нашей группы, фото сделали во время прошлогодней встречи выпускников физмата, здесь сфотографировались только те, кто до сих пор работает в школе. Да, я не крашу волосы и не пользуюсь косметикой, потому что не люблю ни в чем обмана, но до сих пор делаю утреннюю гимнастику. «Неведомо зачем», — говорит Анастасия, которая понимает смысл стройной фигуры только в том, чтобы удержать мужчину — законного или левого. Для меня же это самодисциплина. А раз природа одарила высоким ростом, то я держу свою седую голову высоко. Моя семья периодически пытается выдать меня замуж то за отставника, то за иностранца. Ибо я их совесть. А бессовестным людям жить рядом с совестью тяжело. Без меня они либо затеют еще какой-нибудь коллективный разврат, да такой, что я даже представить себе не могу, — а так просто по очереди ходят на Лукьяновку, кажется даже расписание составили и вывесили в гостиной, и пятнадцатилетний Славик ходит туда уже два года — либо поубивают друг друга, потому что иногда разъяряются в ссоре, как дикие звери, и я их чуть ли не растаскиваю и все же останавливаю — единственно, за что они меня ценят и признают мои заслуги перед их ненормальной семьей. Тогда мы все ненадолго начинаем новую жизнь. И они в который раз заводят разговор, не выйти ли мне замуж, пока я еще сохранила, как они говорят, остатки товарного вида. Алена, вот теперь пришло время рассказать, чем кончила моя мама. Ты же знаешь, я родилась в День Победы, — разве могли те, кто встречал маму из больницы, пропустить Победу, как я проглядела ту независимость под окнами роддома, где были Анастасия со Славиком? Так вот, я родилась в День Победы, отца уже не было, не вернулся с войны. И с тех пор у мамы никого не было. И как-то и не представлялось, чтобы кто-то был. А в восемьдесят втором, когда я уже давно развелась с Дмитром, когда Олесь был в шестом классе, мама вдруг познакомилась с одним человеком. Он был очень хороший, участник Великой Отечественной, с другим мама просто не смогла бы сблизиться, вдовец, а через год мама умерла. Умерла от женской болезни, были страшные кровотечения, страшные крики, он ухаживал за ней вместе со мной, это продолжалось недолго, но было ужасно. По-видимому, их брак был не стариковским, а настоящим, плотским. Умирая, она мне сказала: Тала, не выходи замуж в старости. Если останешься одна молодой, одна и доживай свой век. Я всегда помню эти мамины слова, как, впрочем, и другие. Это для меня железно. Когда-то я рассказала о маминых словах Анастасии, попросив: не сватайте меня, для меня поздний брак — это преждевременная смерть. Это моя бедная мама обезумела. И тяжко за это заплатила. Но и оберегла меня своей кончиной. А могла бы еще жить. Некоторые женщины ее года рождения до сих пор живут, хоть уже и старенькие. В День Победы можно увидеть много таких бабушек с орденами. Я всегда беру деньги у своей банды — они только пропьют или купят очередной диск с порнухой, — покупаю цветы и дарю их таким бабушкам прямо на улице. Сын смеется, Анастасия, нужно отдать ей должное, всегда его останавливает, говоря, что это проявление моей гражданской позиции, которому не следует мешать. Если бы я в советские времена захотела раздавать цветы героям УПА, мне было бы гораздо тяжелее это сделать, так пусть ценит теперешнее паскудное время.