Максим не стал ни о чём спрашивать.

– Записываю. – Екатерина Васильевна опять говорила в трубку. – Да, знаю. Хорошо. Да. Приеду первым поездом. Да. Нет, не надо, я сама. Всё.

На кухне смеялись постояльцы. За окном во дворе-колодце пульсировала музыка из дешёвых, дребезжавших в басах колонок. Утро оказалось солнечным.

– Мы едем домой?

Максим встал близко к маме, будто ждал, что она упадёт в обморок, и готовился её поддержать. При этом ничем не выдал волнения и говорил спокойно. Аня бы так не смогла.

– Едем, – не сразу ответила Екатерина Васильевна и, окончательно вернув самообладание, принялась торопливо застёгивать сапоги. – Нас ограбили.

– Ограбили?

– Да. Кто-то вломился в дом.

– Это Корноухов звонил?

– Нет. Паша в больнице.

– Он…

– Сейчас на операции. Пока ничего не знаю. Нужно ехать.

Корноухова ударили по голове. Он не успел ничего заметить. Шёл из мастерской в дом обедать. Едва поднялся на первую ступень крыльца, когда всё вздрогнуло тяжёлым гулом. Во рту сразу стало липко, а на зубах будто заскрипела меловая крошка. Отчим упал слишком быстро – не успел выставить руки. Только что стоял, а в следующее мгновение увидел перед лицом растрескавшуюся поверхность лиственничной ступеньки. Ударился лицом и, как потом выяснилось, рассёк бровь. Тогда не заметил этого. Из макушки сочилась витая проволока боли – она скользила по скулам, опускалась к подбородку, стягивала голову единой пульсацией.

Затем Корноухов увидел ботинок. Обычные армейские берцы. Он сам когда-то ходил в таких. Начищенный каблук, укреплённая пятка. Больше отчим ничего не видел. Ему на голову натянули холщовый мешок, а руки связали за спиной.

За всё время он не услышал ни одного голоса. Порой вообще казалось, что поблизости никого нет, но потом тишину дробил грохот в доме, и Корноухов вздрагивал от неожиданности. И всякий раз такая дрожь вызывала новые вспышки боли.

Он ослеп. Испугался, но затем вспомнил, что у него на голове мешок.

Обо всём этом Корноухов рассказал маме и Максиму, когда они пришли навестить его в Зеленоградскую районную больницу. Отчиму наложили девять швов, диагностировали сотрясение мозга, но обещали выписать через пару дней, если не проявятся осложнения. Всё могло закончиться куда хуже. Корноухову повезло, что он не потерял сознания и смог позвать на помощь. Повезло, что сосед откликнулся. Повезло, что нападавшие к этому времени действительно ушли.

Мама держалась хорошо. Не плакала, не причитала и вообще до того по-деловому отнеслась к случившемуся, будто ограбление и разбитая голова отчима были обычным делом – знакомой рутиной, давно не вызывавшей никаких чувств. Пока Максим, потерянный, онемевший, стоял в углу больничной палаты, мама успела переговорить со всеми врачами, с отцом Корноухова, с его друзьями, организовала дежурство, которое, впрочем, по заверениям медсестры не требовалось, составила список вещей и продуктов, даже созвонилась с Домом метролога – предупредила, что с заказом будет задержка.

К вечеру мама сделала всё, что только смогла придумать. Затем оставила Корноухова под присмотром своей подруги из дома творчества, а сама вернулась с Максимом в Клушино.

Грабители постарались. Разгромили весь дом. Максим и не подозревал, что у них скопилось столько вещей. Не верилось, что всё вываленное на пол можно вновь уместить в опрокинутые шкафы и тумбы. Воры добрались даже до антресолей в коридоре, о которых сам Максим успел позабыть – и теперь с любопытством разглядывал их содержимое: от заржавевшего плиткореза до старых обрезиненных валенок.

Больше всего пострадала комната Максима. Здесь прошёл настоящий смерч. Выдёргиванием ящиков из письменного стола воры не ограничились. Они отковыряли старые деревянные плинтусы, сорвали полиуретановый карниз, имитировавший лепнину и всегда раздражавший Максима своей неуместной напыщенностью. Матрас и подушки были разрезаны, выпотрошены. Настенные полки – выдраны с чёрными корнями саморезов. Даже розетки и те оказались выковыряны и теперь свисали на разноцветных проводах, будто выбитые глаза робота из какого-нибудь мультфильма. Хорошо ещё не додумались выломать турник, на котором Максим подтягивался по утрам.

Участковый уже видел детали погрома, однако напросился ещё раз пройтись по дому. Извинился, что зашёл в обуви. Мама нервно усмехнулась в ответ.

– А зачем вы ездили в Петербург? – неожиданно спросил участковый.

– Показывала детям город.

– Вот как? Детям – это…

– Сыну и его друзьям.

– Понятно.

Участковый уточнил про камеры видеонаблюдения, которых в доме, конечно, никогда не было. Попросил подтвердить, что исчезли только два ноутбука, системный блок от стационарного компьютера и цифровой фотоаппарат.

– Может, что-то ещё, не знаю. Но телевизор на месте. Кофеварка, микроволновка – всё стоит. Правда, кофеварку разбили. Хорошая была.

– Понимаю.

Деньги и кое-какие украшения отчим хранил в небольшом сейфе у себя в мастерской. До него грабители не добрались. Они вообще обошли мастерскую стороной. Да и мамину «вольво», поставленную в гараж, не тронули.

– Странно, правда? – спросил участковый.

Мама, кажется, поняла, что толку в расследовании не будет.

Затем участковый принялся за Максима и слово в слово повторил прежние вопросы, только уточнил, нет ли у Максима врагов, которые могли бы ему отомстить – разгромом и нападением на отчима. Максим пожал плечами. Вспомнил и то, как вступился за студента в университетской столовой, и как повздорил с одним из соседей – не дал тому утопить в Клязьме щенят. Вспомнил ещё ворох мелких ссор, конфликтов, но ни о чём не упомянул. Был уверен, что они не имели отношения к случившемуся. Никто из этих людей не отомстил бы вот так…

На следующий день Максим не пошёл в университет. Остался разбирать завалы.

После обеда заехали Дима с Аней – помогли наводить порядок. Собственно, помогала Аня, а Дима больше рассказывал о занятиях, пропущенных Максимом, фотографировал комнаты на шпионскую ручку, вспоминал, как однажды пытались ограбить их квартиру на Соколе – вскрыли один замок, а со вторым не справились. Изредка поднимал какой-нибудь осколок и, хромая без оставленной у дивана трости, относил его в общую кучу мусора. Потом и вовсе сказал, что напишет о случившемся в университетскую газету.

– Граф Хвостов, поэт, любимый небесами, уж пел бессмертными стихами несчастье невских берегов, – процедил Максим, поднимая опрокинутый шкаф. Поставил его на ножки, придвинул к стене и, отдышавшись, добавил: – Самое смешное, нас уже так грабили.

– Серьёзно?

– Лет восемь назад. Мы тогда жили в Ярославле.

– И тоже всё разломали?