Никогда не любил чужих прикосновений. Обычно на это не было каких-то вразумительных причин, но сейчас его смущение разделил бы даже Дима.

Время шло, а они по-прежнему стояли вместе. Слушали тепло и дыхание друг друга. Максим вспомнил одноклассницу, с которой встречался два года назад. Вспомнил, как они обнимались вечером на мосту через Клязьму – холодный ветер студил ему спину, он терпел, и ему тогда казалось, что он влюблён.

– Прости.

Девушка наконец разомкнула руки. Отошла к столу. И Максим узнал её.

– Прости. Я не думала, что…

Она не договорила. Приблизилась к окну. Чуть сдвинула штору и посмотрела во двор, будто боялась, что за ней следят.

Максим видел её на предаукционной выставке – в тот самый день, когда мама поехала забирать «Особняк». Незнакомка была иначе одета, кажется, более строго. И с ней кто-то был. Детали ускользали из памяти Максима, однако сейчас он уже понял, что их встреча не случайна. Никаких сумасшедших соседок.

– Что у вас случилось? – девушка по-прежнему смотрела в окно.

– Нас ограбили, – зачем-то сказал Максим.

Они с мамой навели порядок. Некоторые шкафы и полки полностью лишились стёкол, кое-где виднелись трещины и сколы, но о случившемся почти ничто не напоминало, если не считать груды ещё не вывезенного мусора – зелёные полипропиленовые мешки с торчащими из них досками по-прежнему стояли во дворе, у мастерской.

– Ограбили? – Голос девушки дрогнул. – У вас тоже ничего не взяли?

– Что значит тоже?

Максим поставил вазу на стол. Подумал, что его движения выглядели нарочито спокойными.

– Разве ты не знаешь? – Девушка повернулась к нему и посмотрела с недоверием. В её взгляде не осталось и следа от прежней тревоги.

– Не знаю чего?

Максим не понимал, как себя вести. В конце концов сел на пол. Накинул на голову капюшон толстовки и прислонился спиной к стене. Девушка, увидев это, села на край кровати.

– У нас тоже всё перевернули. – Она рассеянно потёрла ладонями колени.

Чёрный, местами облупившийся лак на ногтях. Дешёвый браслет из шлифованных деревянных шариков. Сейчас кардиган разошёлся, и Максим наконец узнал принт на футболке. Это было монохромное волчье лицо Нины Перссон.

Не торопился задавать вопросы. Ждал, что незнакомка сама всё объяснит.

– Наша реставрационная до сих пор не работает. Они разломали стеллажи. Даже микроскопы разбили. Я не понимаю… Я думала, что нужно вообще закрыться. Я бы так и сделала. Какой тут аукцион?

Девушка чуть сгорбилась. Опустила взгляд и теперь рассматривала свои руки. Никаких колец. И вообще никаких украшений. Только серёжка-кафф с короткой цепочкой и чёрным ониксом на гвоздике – Максим заметил её, когда незнакомка заправила волосы за правое ухо. Стоило ей наклониться, волосы тут же высвободились.

– Люди приходят на выставку, расспрашивают о картинах. Иногда спрашивают про отца. Потому что… – Дыхание девушки участилось. – А им говорят, что он уехал. Просто уехал. Ничто не должно помешать аукциону. А потом они проведут ещё один аукцион. И ещё один. И всё будет тихо, спокойно. Будто ничего не произошло.

Максим молчал. Расставив ноги, так упирался ими в жёлтый, разошедшийся в стыках ламинат, будто хотел спиной продавить стену. Едва приметно елозил макушкой, стараясь глубже спрятаться в капюшон.

– Прости, я тут наследила, – девушка посмотрела ему в глаза с мягкой грустью и улыбнулась.

– Кристина. – Максим наконец вспомнил, как звали дочь Абрамцева, и тут же произнёс её имя вслух.

– Привет, – Кристина кивнула.

Мама рассказывала о ней. И теперь было понятно, почему Максим видел её на выставке. Правда, видел мельком и тогда не понял, что это дочь Дмитрия Ивановича.

– Так ты не знал, что они там всё разгромили?

– Нет.

– А про то, что отец… Ну…

– Да, это я знал.

Максим сдержался и не стал спрашивать об Абрамцеве.

– Отчим попал в больницу. Ему разбили голову. – Максим отчего-то подумал, что нападение на Корноухова подбодрит Кристину. Глупо. Жалел, что не может противопоставить её боли нечто более серьёзное, будто был виноват во всём случившемся и хотел как-то оправдаться перед Кристиной.

– Мне жаль.

– Ты сказала, мастерскую разгромили, но ничего не взяли?

– Только ноутбуки.

– А картины и… всё остальное?

– Нет. Картины остались. Даже Верещагин.

– Этюд из частной европейской коллекции. Холст, наложенный на панель, масло. Стартовая цена два миллиона триста тысяч рублей, – вспомнил Максим.

– Да.

– Зачем они всё разгромили?

– Что-то искали.

– При этом ничего не взяли.

– Значит, искали то, чего в мастерской уже не было.

Максим кивнул. Работа Берга. Стартовая цена – сто тридцать тысяч рублей. В восемнадцать раз дешевле Верещагина. И все эти странности со вторым слоем. Путаница с датами.

– Они искали «Особняк на Пречистенке», – сказал Максим и сам удивился тому, как легко, безропотно принял эту мысль.

Прятался от неё с тех пор, как узнал о нападении на отчима, а теперь смирился и успокоился. Слишком уж много было совпадений.

– Картину твоей мамы, – тихо отозвалась Кристина. – Думаешь?

– И ты так думаешь, иначе не пришла бы сюда.

– Папа говорил, с этой картиной всё сложно. Были какие-то проблемы с документами. Он даже не знал, откуда она у твоей мамы.

– И я не знаю.

С этим Максим тоже смирился. Мама что-то скрывала. Даже если «Особняк» в самом деле был подарком. Мама не хотела привлекать внимание к картине. Не обращалась к Погосяну из Русского музея, не писала своему краеведу. Значит, догадывалась, что кто-то может заинтересоваться полотном. И сделает всё, чтобы его достать.

– Кто-то хотел выкупить картину до аукциона, – сказал Максим.

– Да, о ней спрашивали. Узнали, что «Особняк» снят с торгов, и устроили скандал.

– Ты их видела?

– Мне пришлось их успокаивать. Какая-то истеричка, – Кристина усмехнулась. Усмешка вышла скорее задорная, чем печальная. – Кричала, что мы не имеем права. Угрожала поговорить с отцом… – Кристина вновь поникла. Сжала на коленях кулаки.

– Ты знаешь, кто это был?

– Нет.

«Надо было продать картину, – подумал Максим. – И никто бы не пострадал. Всё бы осталось на своих местах. История закончилась бы сама по себе».

О своём предположении, что Дмитрия Ивановича пытали, Максим умолчал. К тому же он не понимал, почему те, кто охотился за «Особняком», так легко оставили Корноухова в покое. Почему не похитили его, не допрашивали?