есть какой-то план. Он должен сделать так, чтобы убийство прошло безнаказанным. Может быть, он попросту заманит Таню в клетку к тиграм и скажет, что она сама виновата? На него это похоже. Ведь он сам тигра ел.

Как же отыскать фургон Тани?

Грубин крался по проходу между фургонами. Слабый отсвет упал на мокрую землю. Будто где-то неподалеку светилось окошко в сторожке. Грубин завернул за фургон. И в самом деле там горело маленькое окошко. Грубин, гоня от себя надежду, подкрался к нему, приподнялся на цыпочки.

Таня Карантонис сидела в халатике за столом и читала книжку.

У Грубина от сердца отлегло.

Она была жива.

Но Сидоров мог быть поблизости. Грубин прижался к стене фургона. Дождь стекал с крыши прямо ему за шиворот. Но Грубин уже так промок, что лишние капли не ощущались.

Так прошло минут двадцать. Сидоров не появлялся. Грубин невероятно продрог. Ногу свело судорогой. В любой момент он мог умереть от переохлаждения организма. Появился насморк, потом начало щекотать в носу. Грубин сдерживался. Разок чихнул в ладонь, почти неслышно. И тут у него начался приступ. Он чихал, чихал так, что казалось, должны были сбежаться люди со всего города. Он чихал, согнувшись пополам, сотрясая стену фургончика, и не было даже сил отойти в сторону.

В таком вот согнутом положении его и обнаружила Таня Карантонис, выскочившая из фургона. Свет из открытой двери упал на Грубина, и Таня его сразу узнала.

— Что случилось? — спросила она в ужасе.

— Не… не…

— Заходите немедленно внутрь. Сидоров утонул?

Приступ прошел. Стараясь восстановить дыхание, Грубин поплелся к двери. Он еще не разобрался, хорошо или плохо, что Таня обнаружила его. Но по крайней мере он не умрет от холода.

Таня протянула тонкую сильную руку, помогая ему подняться по ступеням.

— На вас лица нет, — сказала она. — И сухого места. Все-таки что же случилось?

— Ничего, — смог наконец ответить Грубин.

В фургоне было сравнительно тепло, и лампа над столом освещала учебники.

— Где Сидоров?

— Готовится, — сказал Грубин.

— Вы себя плохо чувствуете? — спросила Таня.

— Нет. Дайте соберусь с силами. Извините меня.

— За что?

— За то, что ворвался в такое позднее время.

— Так вы же не ворвались. Я сама вас позвала. К чему же готовится Сидоров?

— Чтобы вас убить.

— Убить? — засмеялась Таня. — За что же он будет меня убивать?

— За математику.

— Вы себя плохо чувствуете?

— Послушайте меня, Таня, — сказал Грубин тихо, но убедительно. — Я совершенно нормальный человек. Хотя, может быть, сейчас и не похож на нормального. Но Сидоров вас хочет съесть.

— Он всегда так говорит. Это его любимая шутка. Он в общем не злой.

— Это не шутка, Таня. Он вас и в самом деле хочет съесть. Чтобы овладеть вашими знаниями в математике.

— Так зачем же для этого меня есть? Учиться надо.

Таня не переставала улыбаться. Она хоть и полагала Сидорова чудаком, все равно не боялась его. Она решила отвлечь Грубина от ненормальных мыслей.

— А я вот русским языком занимаюсь, — сказала она. — Я к математике способная, а к русскому языку не очень. Я двадцать школ сменила, пока с мамой и папой ездила по циркам. Вот и хромает у меня грамотность. Знаете, я парашют через «у» написала в диктанте. Смешно, правда?

— Нет, все это не смешно. Вам грозит опасность. И если мы не поймаем сегодня его за руку, русский язык вам никогда не понадобится. Не перебивайте меня. У него как звери выступают? Они у него изображают других зверей. А почему? Потому что он одних зверей другими кормит и всю информацию из клеток им передает, как планарии.

— Ничего не понимаю, — сказала Таня. В этот момент Грубин замер и прижал палец к губам. Таня тоже замолчала.

Кто-то неподалеку подскользнулся, угодил, видно, в лужу и выругался.

— Садитесь за стол, — прошептал Грубин. — Как ни в чем не бывало.

Сам он нырнул в открытый шкаф, спрятался среди платьев. Блестки царапали кожу и пахло пудрой.

Таня и в самом деле подчинилась настойчивости, прозвучавшей в голосе Грубина. Она села за стол, и тут же Грубин в щель между платьями увидел за стеклом мокрое длинное лицо дрессировщика. Грубин весь сжался, как перед прыжком в воду. Заскрипели ступеньки. В дверь тихо постучали.

— Кто там? — спросила Таня, не вставая с места. Она вдруг побледнела.

— Это я, Сидоров, — сказал дрессировщик, открывая незапертую дверь. — У меня сигареты кончились, а рее спят. У тебя, Танечка, не найдется?

— Вы же знаете, что я не курю, — сказала Таня, поднимаясь и отходя на шаг назад.

— Не бойся, девочка, — сказал Сидоров. — У меня в голове только хорошие мысли.

С Сидорова стекала вода, от гладко причесанной головы поднимался пар. Сидоров быстро дышал. Он сделал два шага по направлению к Тане.

— Спокойно, милая, — сказал он. — Я только погреюсь. Посижу и погреюсь. Ты не возражаешь?

— Вы пьяны, Сидоров, — сказала Таня. — Идите спать.

— Нет, — сказал Сидоров и вынул из кармана руку. В руке был нож. Сидоров прыгнул вперед.

Но Грубин прыгнул ему навстречу. Он, хоть и не ел никогда тигров, был готов к действиям Сидорова. Он был мужчиной и защищал жизнь женщины. Он не мог допустить, чтобы Таню съели.

Они столкнулись в воздухе. Нож дрессировщика скользнул по руке Трубина и выпал.

— Ты! — вскричал Сидоров, отлетая в угол. — Ты! Предатель! Иуда! Сам не ешь и другим не даешь!

Грубин успел наступить на нож и схватил стул.

Сидоров на четвереньках отползал к двери.

— Держите его, — сказала Таня. — Мы его свяжем!

Дрессировщик метнулся назад, громадным прыжком выскочил из фургона. Грубин бросился за ним.

Снова вышла луна, и видно было, как фигура, мало схожая с человеческой, несется к клеткам.

Еще мгновение — звякнул засов, и Сидоров оказался за прутьями решетки.

Саша и Таня бежали к клеткам и почему-то молчали, не звали на помощь, не будили людей. Как будто стеснялись того, что происходило у них на глазах. А у них на глазах голодные тигры, раздраженные гадкой погодой, невыспавшиеся, кинулись к дрессировщику. Короткая схватка, сплетение тел, рычание, лай и мяуканье…

Открывались двери фургонов. Артисты выскакивали,