Демьяну тип категорически не понравился.

Чуялось в нем что-то до крайности фальшивое. В той вот поспешности, с которой он вскочил, приветствуя даму. В разноцветье слов. С ходу комплиментами осыпал, к ручке приник и еще глядел так, снизу вверх, с восторгом.

С чего бы?

А когда Василиса ручку забрала и даже за спину спрятала, заговорил. И говорил, говорил…

— А еще у меня имение имеется, — голос его оказался приятен, этакий бархатистый баритон, от которого и донельзя разумные женщины этот самый разум вдруг утрачивают. — От матушки осталось. Тысяча десятин земли…

— Прелесть какая! — воскликнула Нюся и матушку в бок подтолкнула, а вот так не спешила радоваться, напротив, разглядывала блондинчика исподволь, явно не испытывая к нему, столь прекрасному, доверия.

— И что выращиваете? — спавший господин вдруг проснулся.

— Так всего. Овес там. Не знаю, чего еще растят… у меня этим управляющий занимается. Еще тот пройдоха. За этакими глаз да глаз нужен. Только где уж за всеми уследить? Дел-то полно… и на завод надобно заглянуть. И по своим ресторациям пройтись…

Он покосился на Василису, которая сидела тихо, и не понять было, слушает она или нет.

— У меня их три.

Сказал и вновь замолчал.

— А еще мануфактура есть. Прядильная. Вот.

— Это какая же? — Ефимия Гавриловна достала из рукава кружевной платочек, которым аккуратно вытерла и без того чистые пальцы.

— Прядильная, я же сказал, — с некоторым раздражением произнес блондинчик. — От батюшки осталась… столько забот, столько забот… позвольте представиться, сраженный вашею красотой…

Нюся фыркнула и отвернулась к окну, явно обиженная, что сразила типа не ее красота, которая куда как красивей и моложе Василисиной.

— …Бухастов Аполлон Иннокентьевич.

— А Иннокентий Марьянович вам не батюшкой часом доводился? — взгляд Ефимии Гавриловны сделался колюч.

— Батюшкой.

— Достойный был человек, — она покачала головой и поджала узкие бледные губы. — Многое сумел, многого добился собственным трудом…

Ефимия Гавриловна вздохнула.

— Мне его тоже не хватает, — взгляд Аполлона все же обратился к Нюсе. — А вы…

— Мы с ним, случалось, партнерствовали. Думали даже обчество собственное открыть, да… не случилось. Слыхала, вы мануфактуру на продажу выставить собираетесь?

— Подумываю, — блеску у блондина как-то вдруг да поубавилось. — Одни заботы от нее… то что-то там с оборудованием, то с налогами, то рабочие бастуют…

— Платить достойно не пробовали? — голос у девицы оказался сухим надтреснутым. А во взгляде полыхнула такая ярость, что рука Демьяна сама к револьверу поползла. И остановилось.

Не хватало еще в купе револьверами махать.

— Им платят, — блондинчик пожал плечиками, а на девицу даже не глянул.

— Я говорю о достойной плате. О такой, которая позволяет прожить, не выматывая себя до крайности, — она закашлялась и поспешно приложила к губам платок. — Извините… не стоит опасаться, я уже не заразна. Лечение прошло… успешно… надо только восстановиться.

— На море самое оно после чахотки восстанавливаться, — согласился писатель и плед свой протянул. — Укройтесь, вас знобит.

— Это нервическое. Целители говорят, что я чересчур близко все к сердцу принимаю, — но плед она приняла, укуталась в него, что в кокон.

А ведь не из богатых.

Платье простое и по крою, и по ткани. Руки, пусть и без мозолей, но не сказать, чтобы сильно ухоженные. Ногти острижены неровно. Волосы тусклые, то ли от болезни, то ли сами по себе.

Ни колечка.

Ни цепочки.

И странно не отсутствие украшений, случается и такое, но само несоответствие роскоши вагона и скромности этой вот конкретной пассажирки. Пусть третьим и четвертым классом больному человеку ехать тяжело, оно понятно, но ведь оставался и второй, почти столь же комфортный, но куда более дешевый.

Или билетов не нашлось?

Или причина в ином? И эта причина заставляет девицу отводить взгляд, будто стесняется она смотреть на спутников.

— Так не надо нервничать, — Аполлон улыбнулся, демонстрируя зубы столь ровные и белые, что становилось очевидно — сияющая улыбка эта стоила немалых сил и денег. — Девушка должна быть спокойна и весела.

— Почему? — девица повернулась к нему.

— Слабый пол украшает мир! И не стоит забивать прелестные ваши головки всякими глупостями.

— То есть, думать женщине не нужно?

— К чему женщине думать?

— Действительно, — мрачно произнесла девица, подтягивая повыше плед. — К чему… пусть думают мужчины. Они ведь умнее, сильнее и во всем лучше.

Аполлон кивал, соглашаясь с каждым словом, явно не замечая скрытого в них сарказма.

— Именно! — воскликнул он. — А когда женщины начинают лезть, туда, куда не следует, начинается всякое…

Он махнул рукой.

А девица поинтересовалась:

— Что именно?

— Все!

— Вот так сразу и все? А вы… — она обратилась к Василисе. — Тоже думаете, что женщинам следует удовлетвориться малым?

Молчание, повисшее в купе, было… пожалуй, неприятным. Колючим. Раздраженным. И разговор этот следовало бы прекратить, предотвращая назревшую почти ссору, но вот Демьян понятия не имел, как это сделать.

— Я думаю, что каждый выбирает для себя, — тихо произнесла Василиса. — Каждый проживает собственную жизнь. И лишь ему решать, какой она будет… так, мне кажется.

И улыбнувшись виновато, продолжила:

— Вам стоит заглянуть в «Талассу». Слышала, там лечат грязями с малой концентрацией силы. И это весьма способствует восстановлению…

— Да, я тоже слышала, — разом оживилась Нюся. — И для кожи хорошо!

Она коснулась пухлых своих щечек.

— Говорят, что кожа прямо-таки фарфоровой становится…

Девица, имени которой Демьян так и не услышал, поджала губы. Кажется, меньше всего ее волновала красота кожи. А вот Аполлон приободрился.

— Да, эффект и вправду поразительный. Я специально в Гезлёв езжу, чтобы грязевые ванны принимать. Весьма бодрят… а вы, стало быть, где остановиться решили?

И разговор завертелся вокруг грязей.

И отелей.

Санаториев. Здравницы имени Ее императорского Величества Анны Николаевны, построенной для военных, но открытой и для прочего люду, коль места свободные будут. О том, что места эти как раз-то были, если знать, у кого спрашивать.

О ресторациях.

И площадках для танцев, которые опять же только-только построили. Синематографическом салоне, не посетить который было просто-таки преступлением, хотя и стоил билет целых полтора рубля, но за подобное диво — не жалко.