Я затаила дыхание. Они говорили о моем отце! Я тайком читала его записи и знала, что Шут звал его Нежданным Сыном. Но я не подозревала, что в какой-то далекой стране о нем было пророчество. Я тихонько придвинулась ближе к ним.

Реппин продолжала шепотом:

– Симфэ поверила, только когда Двалия показала ей ясные указания на то, что победа Нежданного Сына должна быть полной и окончательной. А это пока не так, потому что Любимый вернулся и его снова пленили. Помнится, Двалия прислуживала Илисторе много лет и была влюблена в нее. Она всегда хвасталась, что, когда Илистора вернется, она, Двалия, станет важной особой. – Следующие слова Реппин выдохнула едва слышно: – Мне кажется, Двалия просто хочет отомстить. Ты ведь помнишь, как она злилась на Любимого. Она считает, что он в ответе за смерть Илисторы. А знаешь, кому принадлежал дом, откуда мы похитили Би? Фитцу Чивэлу.

Алария резко села, сбросил одеяла:

– Нет!

– Да. Фитцу Чивэлу Видящему. – Реппин протянула руку и заставила ее снова лечь. – Вспомни. Чье имя выкрикнул Любимый, когда ему размозжили ступню? Имя своего истинного Изменяющего. Он скрывал его, утверждая, что у него было много Изменяющих: убийца, мальчик-раб о девяти пальцах, капитан корабля, избалованная девочка, благородный бастард. Но это неправда. Его единственным истинным Изменяющим был Фитц Чивэл Видящий. А когда я вместе с Двалией ходила по тому дому, мы зашли в комнату, где было много свитков, и она вдруг остановилась, уставилась на что-то и улыбнулась. Там на каминной полке стояла резная фигурка. И одно из лиц у фигурки было лицом Любимого! Такое, каким оно было до допросов. – Она поглубже завернулась в одеяла. – Двалия хотела забрать ее, но тут как раз вломились люди Эллика и стали крушить полки и все разбрасывать. Они забрали оттуда меч. Поэтому мы ушли. Вот кто Би на самом деле. Дочь Изменяющего.

– Они говорили, что хозяина дома зовут Баджерлок, Том Баджерлок. И Би говорит, что это имя ее отца.

– И что? Тебя удивляет, что эта маленькая сучка врет?

– Но она ведь и Белая тоже, верно?

Алария шептала тихо-тихо. Я напряглась, чтобы разобрать ответ Реппин.

– Ага. А теперь подумай, как так могло получиться. – В ее словах слышался праведный гнев, словно само мое существование было чем-то постыдным.

– Виндлайер все слышит, – предупредила Алария и завозилась, натягивая повыше одеяло на них обеих. – Мне нет дела до всего этого. Я просто хочу домой. Обратно в Клеррес. Я хочу спать в кровати и чтобы, когда я просыпаюсь, меня уже ждал завтрак. Я жалею, что меня вообще выбрали для этой миссии.

– Рука страшно болит. Так бы и прибила эту мелкую дрянь!

– Не говорите так! – сказал Виндлайер.

– А ты бы вообще помалкивал. Это все из-за тебя, все это! – зашипела на него Реппин.

– Подслушивать гадко, – упрекнула его Алария, и все трое замолчали.

Они уже не в первый раз шептались по ночам, хотя я не понимала многого в их разговорах. Реппин жаловалась на рану, обе обсуждали хитросплетения власти в Клерресе, упоминая незнакомые мне имена и непонятные тонкости. Клялись доложить обо всем, что им пришлось пережить, когда вернутся, и соглашались в том, что Двалию непременно накажут. Дважды они обсуждали сны о Разрушителе, который, как утверждала Алария, принесет крики, нечистый дым и смерть. В одном таком сне из желудя, принесенного в дом, вдруг выросло дерево из огня и мечей. Я вспомнила собственное видение, где была кукла с головой из желудя. Есть ли между ними связь? Но мне снился и орех на речной стремнине. Я подумала, что мои сны ужасно непонятные. Почти как у Реппин, хотя ей только и снилось что тьма и голос в ней: «Грядет Разрушитель, вами созданный».

Я тщательно запоминала все, что удавалось выудить из перешептываний. Какие-то важные люди были против того, чтобы Двалия отправлялась со своей миссией. Она настаивала, и они уступили, но только потому, что Любимый сбежал. Из записок отца я знала, что Любимый – это тот, кого звали Шутом и лордом Голденом. Четверо грозили Двалии суровой карой, если та явится с пустыми руками. Она обещала им привести Нежданного Сына. А у нее была только я.

С Виндлайером они ничего обсуждать не желали, но он так жаждал их внимания, что терпел все оскорбления. Однажды ночью, когда Алария и Реппин шептались, укрывшись шубами, он встрял со словами:

– Мне тоже приснился сон.

– Ничего тебе не снилось!

– Снилось! – Виндлайер стоял на своем, словно непослушный ребенок. – Мне снилось, что в комнату принесли маленький сверток, который никто не хотел брать. Но кто-то развернул его. И оттуда вырвались пламя, и дым, и громкий шум, и комната вокруг тех, кто был в ней, развалилась на куски.

– Тебе это не снилось, – презрительно выпалила Реппин. – Все ты врешь! Ты просто подслушал, как я рассказывала этот сон, и повторяешь.

– Я не слышал, чтобы ты рассказывала такой сон. – Голос его был полон искреннего возмущения.

Алария глухо прорычала в ответ:

– Лучше не рассказывай этот сон Двалии, потому что я уже ей его рассказала! Она поймет, что ты врешь, и отлупит тебя палкой!

– Но мне это правда снилось, – захныкал тот. – Иногда Белым снятся одни и те же сны, сама знаешь.

– Ты не Белый. Ты родился неправильным, ты и твоя сестра. Вас надо было утопить.

Я затаила дыхание, ожидая, что Виндлайер вскинется в ярости. Но он ничего не сказал. Дул холодный ветер, и единственное, что у нас было общего, – это страдания. И сны.

С самого раннего детства мне снились яркие сны, и я чувствовала, что они важны, что о них надо кому-то рассказать. Дома я записывала их в дневник. С тех пор как меня похитили Слуги, сны становились все более мрачными и зловещими. Я никому их не рассказывала и не записывала. Видения рвались наружу, торчали костью в горле. С каждым новым из них все невыносимее становилось желание поделиться ими или записать. Мне снилось что-то непонятное. Один раз я стояла с факелом на перекрестке под осиным гнездом. Покрытая шрамами девочка держала на руках ребенка, и Неттл улыбалась ей, хотя и девочка, и Неттл плакали. Какой-то человек варил кашу и сжег ее, и волки выли от боли. Желудь сажали в щебень, и из него вырастало дерево из пламени. Земля содрогалась, и небо проливалось черным дождем; он лил и лил, и от этого драконы задыхались и падали с изодранными крыльями. Глупые, бессмысленные сны, но желание ими поделиться подступало настойчиво, словно тошнота к горлу. Я приложила палец к холодному камню и притворилась, будто пишу и рисую. Желание отступило. Я подняла глаза к звездному небу. Ни облачка. Сегодня будет особенно холодно. Я потуже завернулась в шаль, но это не помогло.

* * *

Третий день прошел, а за ним и четвертый. Двалия мерила площадь шагами, бормотала что-то себе под нос, сверялась с бумагами и пергаментом. Мои синяки успели побледнеть, но все тело по-прежнему болело. Отек на глазу спал, однако один из задних зубов все еще шатался. Рассеченная кожа на скуле почти срослась. Никому не было дела.