Почему же год назад, когда он позвонил впервые за двенадцать лет и сказал, что хотел бы видеть сына, она сдалась? Сдалась не из-за себя — для себя она уже ничего не хотела от этого человека, — сдалась из-за Сережи, которому было двенадцать лет и ему был нужен отец.

Впрочем, того, что она ждала от этих встреч и ради чего пошла на жертву, не произошло. Из взволнованных мальчишеских рассказов она сперва ничего не поняла, а потом почувствовала, что отец так же равнодушен к мальчику, как и раньше, что встречается он с ним либо по обязанности, либо по какой-то другой, ему одному понятной причине. Она медлила, не решаясь положить этому конец, не решаясь вмешаться в столь важную для сына область жизни. И то, что Сережа не называл его отцом, а обращался по имени и отчеству или просто называл Дмитричем или Ю.Д., немного успокаивало ее ревность и тревогу. Она жила, переходя от страхов к надежде, не решаясь поверить в хорошее и ругая себя за то, что ей казалось мнительностью.

И вот теперь она знала, каков был этот человек, ее бывший муж и отец ее сына. Она пойдет в милицию или ФСБ и все расскажет. Что — все? Что она согласилась перевезти какой-то сверток? Ее спросят, что в нем было, и что она скажет?

Может, просто отнести им конверт? Пусть сами разбираются… А если там нет ничего плохого? Тогда почему же ей заплатили? Они могли бы просто использовать ее как перевозочное средство, раз она все равно ни о чем не догадывалась. Если же это наркотик, ее спросят, почему она согласилась его перевозить. Ведь она не имела права брать пакет, содержимое которого ей не было известно. И потом, если она выдаст мужа, он скажет про деньги, которые она получила. И что она сможет возразить? Кто ей поверит, что она отдала эти деньги первому встречному? Потому что кто же он, если не первый встречный? Она даже не знала его адреса, ведь он сам говорил, что квартира принадлежит его друзьям. Да и не сумела бы она найти ее в лабиринте парижских улиц!

С чем же она пойдет? И даже если его, Филиппа, найдут, что она сможет доказать? Ведь свидетелей нет, и она будет выглядеть как банальная искательница приключений, подцепившая смазливого иностранца…

При воспоминании о Филиппе у нее опять болезненно сжалось сердце.

Может быть, открыть пакет и посмотреть, что там? Она почувствовала отвращение. Да и что она в этом понимает? Значит, все-таки надо идти? А если это действительно какое-то преступление и ее посадят, что будет с мамой, с Сережей?

О себе она не думала, ей было все равно, но они? Она пойдет к нему и потребует, чтобы он ей все рассказал и, главное, оставил в покое Сережу. Иначе она его выдаст. Он наверняка согласится, его грязные дела ему наверняка дороже сына. Но что она скажет Сереже? И как сказать ему об этом? Ей пришлось бы уронить в его глазах не только отца, но и саму себя… Разве она сможет нанести ему такой удар? Что-нибудь придумать, солгать ему? Или все-таки посмотреть, что в конверте?

Вдруг на столике резко зазвонил телефон. Сердце ее отчаянно забилось. «Филипп!» Наташа дрожащей рукой схватила трубку, и звук собственного голоса показался ей чужим:

— Алло!

— А я был прав: ты не спишь…

Это был он, ее бывший муж. Она узнала бы этот уверенный, чуть насмешливый голос из тысячи других.

— Судя по всему, ты тоже…

Голос ее дрожал, и ей было досадно, что она не может скрыть свою слабость.

— Я только что вернулся из одной очень интересной поездки. А ты? Я надеюсь, ты хорошо провела время?

Это было вполне в его духе — вести себя так, будто ничего не произошло. Точно так же он говорил с ней, когда позвонил после двенадцати лет разлуки. Только бы выдержать, только бы йе показать ему, что она раздавлена, унижена, уничтожена, что она боится, что она готова броситься ему в ноги, лишь бы он оставил в покое ее сына.

Внезапно ее осенила мысль: она напугает его и посмотрит, как с него слетит вся его самоуверенность. Сейчас она ему за все отомстит. Господи, помоги!

— Прекрасно! И если бы не твои поручения, я провела бы его еще прекраснее.

— Что ж, я очень рад.

— Боюсь, что ты не так обрадуешься, когда узнаешь, что я потеряла конверт, который тебе просили передать…

«Я спешу, спешу, зачем я сказала о конверте первая? Надо было подождать, пока он спросит, Боже мой…»

Дорогая, ничего ты не потеряла. Конверт у тебя. И в данную минуту ты смотришь на него своими прекрасными глазами.

Это было правда: она не могла оторвать от конверта воспаленного взгляда. Павловский продолжал:

— И сейчас ты оденешься, спустишься вниз и отдашь его мне. И сразу успокоишься.

— Я совершенно спокойна! Но что будет с твоим сыном, ты подумал?

— Ничего с ним не будет. Я жду. — Жестко ответил он и повесил трубку.

Она не понимала, почему слушается его, почему покорно делает то, что он говорит. Неужели она его боится? И неужели он до сих пор обладает такой невероятной властью над ней?

Она дрожащей рукой нажала на рычаг и поняла, что проиграла.

Наташа встала с постели и начала лихорадочно одеваться. Затем взяла конверт, осторожно приоткрыла дверь и прислушалась: в доме было тихо. Дрожа всем телом и стараясь не шуметь, она выскользнула из квартиры.

Напротив подъезда стояла новенькая серебристая «хонда». Павловский не спеша вышел из машины и, опершись о капот, смотрел, как она переходит улицу.

— Ты неважно выглядишь, — проговорил он спокойно.

— Что в этом конверте? — спросила Наташа. — И что я везла из Москвы?

— А ты не догадалась? — Он и не пытался скрыть насмешку. — Ты всегда была наивной девочкой. Дай сюда!..

Павловский выхватил конверт у нее из рук.

— Мне все равно, что ты обо мне думаешь. Только скажи, это были наркотики?

— Значит, все-таки не такая наивная… Ну все, мне пора.

Наташа вцепилась ему в рукав.

— Сережа что-нибудь знает?

— Успокойся. Никто не тронет твоего Сережу. — Он высвободил руку. — Мне нужно было переправить кое-что в Париж: ты как раз и подвернулась. Я знал, что таких, как ты, никогда не досматривают, и, как видишь, оказался прав. И потом, чем ты недовольна? Тебе же заплатили!.. Ну, все. Мне пора. Merci.

Он сел в машину и захлопнул дверцу.

Наташа пешком поднялась на четвертый этаж: лифт не работал. Она вошла в квартиру, разделась и легла под одеяло — ее била дрожь.

«Сережу он больше не увидит. Никогда. Завтра я ему все расскажу».

Заснуть ей так и не удалось. Она лежала, прислушиваясь к глухим ударам своего сердца и мучительно перебирая в памяти все происшедшее, и только под утро ей удалось задремать на несколько минут.

* * *

Постепенно квартира стала наполняться звуками: Зинаида Федоровна ставила на плиту чайник, в комнате у Сережи зазвонил будильник. Надо было вставать и начинать жить.