«Интересно, а куда положат моих дружинников? – подумал Всеволод. – И куда положат меня?»

Мысли в голове зашевелились вовсе не из приятных. Да уж, мысли… Бродить в темноте подземелий расхотелось напрочь. Тем более лезть в склеп Серебряных Врат.

– Возвращаемся, – вздохнул Всеволод. – Выводи нас обратно, на свет Божий, брат Томас.

Чем дальше они уходили, тем более разговорчивей становился однорукий провожатый. Видимо, близость склепа и давящая атмосфера подземелий изрядно угнетала и его самого. А того пуще – угрюмое молчание спутников. К тому же тевтон явно чувствовал себя виноватым за непозволительный тон, которым, забывшись, заговорил с гостями. Все-таки подобным тоном с союзниками, призванными на помощь, обычно не общаются. Вряд ли мастер Бернгард похвалил бы своего кастеляна за такое.

В общем, будто прорвало Томаса… Разгоняя тишину и стремясь хоть как-то сгладить неприятное впечатление от первого знакомства, кастелян говорил, говорил, говорил… Без умолку и без особого в общем-то веселья. Но много чего понарассказывал. И о Закатной Стороже, и о нелегкой жизни ее обитателей, и о нечисти, рвущейся по ночам из Проклятого прохода. И о битве, конца которой не видно и победа в которой едва ли возможна. Разве что о замковом упыре кастелян не обмолвился ни разу. Впрочем, пустые слухи Всеволода и не интересовали. Его сейчас интересовало реальное положение дел.

И Всеволод слушал немецкого рыцаря не перебивая. Сагаадай и Золтан тоже молча внимали тевтону. Что ж, они ведь хотели узнать о тевтонской крепости как можно больше.

И вот – узнавали. Из первых, что называется, уст. От очевидца печальных событий и непосредственного их участника. От свидетеля Набега.

Брат Томас рассказывал…

Одиночки-волкодлаки, первыми миновавшие Проклятый проход, не причинили большого вреда. Да, несколько раз оборотни нападали на тевтонские дозоры. Да, перекинувшись в человека, дважды проникали на территорию замка Сторожи, а ночью обретали звериную личину и…

И погибали под посеребрённой сталью.

С вервольфами справлялись быстро. Одиночки потому что… Противостоять им орденские братья научились в считанные дни и с минимальными потерями.

Но волкодлаки ушли. Пришли упыри. II с тех пор Серебряные Ворота находятся в странной осаде. Если, конечно, можно назвать осадой нескончаемые ночные штурмы с регулярными дневными перерывами.

Несметное темное воинство атаковало замок еженощно, однако каждое утро нечисть неизменно отступала. Потом все повторялось заново. С ужасающим постоянством повторялось. Упыри приходили после заката и, оставляя под стенами цитадели горы трупов, уходили, прежде чем заря золотила снежные вершины горных хребтов. Но кровопийцы, однажды уже перешедшие границу обиталищ и уцелевшие во время штурма, обратно в свою неведомую Шоломонарию уже не возвращались. Перед восходом кровососы искали укрытие по эту сторону рудной черты, в мире людей. Любое укрытие, куда не проникают губительные для темных тварей солнечные лучи.

Годилось все: пещеры, глубокие расщелины в скалах, подвалы брошеных домов, кладбищенские склепы, даже свежие могилы, в рыхлой земле которых легко зарыться с головой.

Затаившись в дневных убежищах, твари дожидались следующей ночи. А дождавшись…

Одни присоединялись к новым полчищам, извергаемым Мертвым озером, и шли на очередной штурм тевтонской Сторожи. Другие постепенно расползались по окрестностям и уходили в глубь страны на поиски иной добычи.

Ночь была временем нечисти и часом испытаний для защитников крепости. Днем же… Днем воины Закатной Сторожи отдыхали, сколько могли, чинили поврежденные укрепления и хоронили павших.

А еще…

Днем, случалось, рыцари орденского братства квитались за все. Оставив в замке сокращенный – настолько, насколько это было возможно – гарнизон, отрывая драгоценное время от сна и работы, тевтоны устраивали карательные вылазки. Малые. Или большие. Близкие. Или далекие.

Рыцари, оруженосцы и посаженные в седла кнехты совершали стремительные рейды по обезлюдевшим землям комтурии в поисках укрывшейся нечисти. Находили. Как правило. И находили многих. А найдя – безжалостно изничтожали.

Иногда достаточно было откинуть крышку подвала или взломать дверь набитого темными тварями кладбищенского склепа – и дальше все вершило солнце. Иногда саксы поджигали дом, в котором пряталось упыриное отродье, и дом сгорал дотла вместе с укрывшейся в нем нечистью. А иногда глубокие гроты и пещеры, превратившиеся в дневные убежища кровопийц, забрасывались горящим хворостом, покуда обезумевшие, обожженные твари сами в корчах и муках не выползали из темных нор под солнечные лучи и клинки мстителей.

В таких случаях нечисть, визжа и шатаясь, не видя и не слыша ничего вокруг, бросалась в последний бой без всякой надежды на победу или хотя бы на каплю алой теплой крови. Зато черная кровь в таких случаях лилась потоком. Лилась и испарялась на солнце, едва извергнувшись из ран.

Однако нередко тевтонам приходилось спускаться в темноту с факелом в одной руке и обнаженным посеребренным мечом – в другой. Чтобы достать, убить, добить. Чтобы напасть самим. Чтобы наверняка покончить с исчадиями темного обиталища. Тогда нечисть отбивалась – яростно, отчаянно, люто. Тогда и днем бывали потери. Редкие, небольшие, не в пример ночным, но да – случалось и такое.

…В этот раз вернувшийся из большой дневной вылазки отряд тоже привез раненого. Пошатывающегося в седле, поддерживаемого оруженосцами молодого бледного рыцаря с жуткой раной под изодранной посеребрённой кольчугой. Страшный удар! И для попавшего под него, и для нанесшего. Ибо нечисть бьет по жгучему серебру вот так, наотмашь, не жалея когтей и пальцев, либо в великом азарте битвы – чуя близкую добычу и алча горячей живой крови, либо будучи загнанной в угол, когда ничего иного ей уже не остается.

Около полусотни тевтонских рыцарей, окруженных оруженосцами, конными стрелками и кнехтами, въехали на застроенный замковый двор, когда закатное солнце уже красило горы багровым румянцем. Но время тьмы – настоящей, кишащей кровососущими тварями – еще не наступило. Время было. На краткий отдых, скорый ужин и подготовку к ночному бою.

Раненого приняли орденский священник в белом плаще поверх черной рясы и лекарь-алхимик в грязном прожженном фартуке. Очень странно было видеть за одним делом этих двоих, которые в ином месте и при иных обстоятельствах чурались бы друг друга, как черт ладана, но ныне, как и прочие тевтоны, именовали себя братьями.

– Раненого – в госпит! – распорядился Томас.

В следующую секунду однорукий кастелян уже затерялся где-то среди запыленных рыцарских плащей и усталых коней. Напрочь забыв о гостях. А может, наоборот, – спеша доложить о прибывших союзниках своему магистру.

Клирик и знахарь торопливо уводили, точнее, уволакивали куда-то обвисшего на их руках раненого рыцаря. Судя по всему этого бедолагу темные твари испить не успели. Значит, надежда еще была.