Если хозяин разрешал треллю жениться, тот не имел власти ни мужа, ни отца..

Трелля могли выкупить родные – но не он сам, потому что всё, что было у него, ему не принадлежало. Трелль не мог выступать свидетелем на тинге, не мог носить оружие, и его не охранял ни один закон – жизнь раба ничего не стоила, а за его проступки отвечал господин. Он выплачивал за своего раба виру, и он же наказывал. Если хозяин отказывался платить за совершённое треллем, то просто выдавал его для казни.

Само слово «трелль» считалось одним из худших оскорблений, а смерть от руки трелля – самой позорной.

Не раз Кена слышала: «Душа раба видна при первом взгляде на его лицо». И эта жизнь, которая была уготована ей в плену, полное бесправие и бесконечные унижения… всё это со временем могло разрушить душу любого, кто попадал в тиски такой судьбы. Так что мысли, которые внушали рабу, превращались в правду. Трусость, вероломство, леность селились в нём.

«Когда королю Гуннару принесли сердце раба Гьялле, он сразу увидел, что это сердце труса – так оно дрожало от страха», – говаривали свободные.

***

Кена заметила, что в доме эрла многие изделия из дерева украшены искусной резьбой: посуда, двери, стены и мебель… Большинство этих вещей красили в какой-нибудь яркий цвет – белый, красный, зелёный, чёрный или коричневый.

Оружие и ювелирные изделия тоже покрывали орнаменты, в узорах которых сотни металлических ниточек перевивались между собой. Но орнаменты эти отличались от тех, которые Кена знала и к которым привыкла.

Галльские узоры напоминали переплетения веток в густом лесу, все орнаменты были цветочными или растительными. У северян же все изделия скалились клыками хищников и щерились звериными когтями. Особенно ценились кинжалы и кубки, изображавшие драконов. Но разглядеть фигуры было нелегко – некоторые вещи так плотно покрывала резьба и орнаменты, что отдельные детали были неузнаваемыми.

Как-то, когда они с Льефом сидели на берегу реки, Кене на глаза попалась ладанка у северянина на груди – она так висела в чуть распахнутом вороте рубахи, что кожаный шнурок пересекал ключицу, а нижний край не был виден.

Кена подняла руку в задумчивости, не зная, можно ли взяться за ладанку. Дозволено ли ей вообще дотрагиваться до Льефа, или только он – как хозяин – может её касаться?

Льеф, рассказывавший до этого про поход к Янтарному морю, негромко и как-то хрипло произнёс:

– Коснись.

Кена осторожно провела пальцем по ремешку, вытягивая его, и ладанка легла ей на ладонь.

Льеф тяжело дышал. Близость южанки, её прикосновения, один только взгляд её глаз, такой пристальный и выжидающий, пьянили его.

– Это древо жизни, – сказал Льеф всё так же хрипло, – Иггдрасиль. Тот, кто владеет им, обретёт бессмертие – если не в этой жизни, то в другой. Мне дала его кормилица, потому что… потому что эта моя жизнь началась не очень хорошо.

Кена опустила взгляд. Ей стало грустно от мысли, что её-то жизнь начиналась очень даже хорошо, но закончится, видимо, ничем.

– Мы называли его Древом Мира, – сказала Кена, и на её глаза в который раз навернулись слёзы.

– Кена, перестань.

Кена не ответила.

– Когда ты такая, как говорить с тобой?

Кена закусила губу. Ей стало ещё грустней. Она качнула головой и прильнула к груди Льефа. Тот обнял её и долго-долго гладил по волосам, пока оба не забыли, с чего начался разговор.

***

На соколиную ночь в складчину собрали пир: съехались все гости с окрестных земель.

По длинным сторонам дома стояли впритык друг к другу лавки – так, что казалось, что она одна. Та, что шла вдоль южной стены, именовалась почётной. По центру её высилось кресло, предназначенное для Хальрода. Напротив, по северной стене, тянулась низшая скамья, называемая северной. И там тоже находилось высокое кресло – «противоположное место» – куда и усадили самого знатного из гостей, богатого бонда Нелвина из восточных земель. Оба эти кресла слегка возвышались над сидениями для других гостей, но хозяйское к тому же отделяли от соседей священные столбы – испещрённые тончайшей резьбой, они служили местом обитания духов предков и защитников рода. Куда бы ни уезжала семья, эти столбы забирали с собой. Приблизившись к тем берегам, где собирались обустроиться, северяне опускали столбы в воду, и там, куда они прибивались, строили новые дома.

Лавки были настолько широки, что гости сидели, поджав ноги и сложив оружие и щиты за спинами.

Вдоль стен висели гобелены. Столы укрывало расшитое узорами сукно, поверх которого стояли блюда с едой: свежая и сушёная рыба, жареное, варёное и вяленое мясо, масло и сыр. Прислужницы разносили пиво и пряный мёд.

Но Льеф не чувствовал ни вкуса мёда, ни запахов мяса и сыра. Всё время он смотрел на дальний стол, за которым у самого краешка расположилась Кена.

Кена была плохой рабыней – как Льеф и ожидал. Она собирала за день всего несколько снопов, и то с трудом. Охотиться не умела, не знала, как ловить рыбу подо льдом. Льеф боялся, что чужачка, такая беспомощная и слабая, не дотянет до весны, в которую Льеф сбирался увезти её с собой к королевскому двору.

Друзей среди других рабов Кена тоже себе не завела.

Льефу иногда становилось зябко, когда он видел, как кто-то из дворовых мужчин толкает её или что-то ей говорит. Кена в такие мгновенья вжимала голову в плечи – будто пытаясь спрятаться, и уходила.

Льеф заступался за неё, если мог – но получалось не всегда. Слишком много шума вышло бы на дворе, если бы сын хозяина что ни день затевал драки с кем-то из рабов.

Сюда, в глухое поместье на дальней оконечности полуострова, не доходили слухи о том, что галльская ведьма околдовала его, но внимательный глаз увидел бы это и так.

А Льеф продолжал наблюдать. Он не мог оторвать от чужачки глаз – когда та работала, ела… Иногда Льеф наблюдал за Кеной, даже когда она спала. С тех пор, как он отдал ей свой плащ, Льеф так и не сходил ни разу на охоту, не набрал новых шкур, а только стоял каждый день в тени у стен пристройки для рабов и, приникнув к маленькому окошечку, наблюдал. Не будь он столь привычен к капризам погоды и переменам судьбы – давно бы слёг от холода, но Льеф только стучал одним меховым сапогом о другой и продолжал смотреть на чужачку.

Тоска и неутолённое желание становились всё сильней.

Теперь не было никаких сомнений – Льеф точно знал, чего желает. Для него уже не имело значения, рабыня Кена или нет.

И сейчас, чем больше мёда наливали ему в рог, чем больше мёда из рога переливалось к нему в живот, тем сильнее становилась уверенность Льефа в том, что он хочет сделать. Пока он не встал и не принялся проталкиваться к столу для рабов.

Остановившись у Кены за спиной, Льеф легонько коснулся её плеча.

Та дёрнулась и испуганно обернулась, но когда увидела Льефа – взгляд её мгновенно потеплел.