— Значит, тут ты живешь, Григорий Александрович. — Ирина на секунду задержалась у порога, а потом спокойно вошла в дом, кстати, к совершенно незнакомому, по сути, мужчине, который предложил ей всего-навсего фруктовый стол, выпивку и кров. А мало ли что, вдруг подумалось мне. А если бы я не был таким вот честным и благородным, какой я есть. А мало ли, у меня были бы какие-то другие, дурные намерения. Между прочим, не могу сказать, что их у меня вовсе нет. Во всяком случае, я получаю определенное удовольствие от одной только возможности созерцать, как естественно и порывисто движется моя Ирина, с грацией дикой кошки. Этот Петр — все-таки шельма, отхватить такую девчонку и «пытаться» что-то там с женой.

Нет, я совершенно не уверен в целомудрии и честности своих намерений, но Ирина, спокойная, как вода, влилась в мой дом без тени страха и недоверия. Мне бы хотелось думать, что это оттого, что я произвожу такое вот положительное впечатление на девушек. Но все-таки должен заметить, что такое поведение — опасно, очень опасно. Мало ли кто мог оказаться на моем месте. Подумаешь, бросил вас какой-то там Петр. Нельзя же идти к кому попало в дом. Ну нельзя же быть такими дурами!

Когда тебе тридцать пять, уже нет ощущения, что вся жизнь впереди и весь мир лежит у тебя под ногами. Ты уже многое повидал, уже не наивный ребенок. И знаешь, как устроен этот мир и чего хотят как женщины, так и мужчины. Ты уже умеешь не только стоять на своем, но и наступать, когда надо, на горло собственной песне. Похмелье по утрам все тяжелее, но все-таки есть некоторое внутреннее чувство, что если взяться за себя, то многое еще можно исправить и изменить. В тридцать пять ты, стоя утром перед небольшим зеркалом в ванной комнате, говоришь себе:

— А ты «еще ничего», братец, и даже местами красив.

— Это если не присматриваться при ярком свете, — отвечаешь сам себе. Нужно быть честным с самим собой.

— Ну и что. Девочкам нравится, — я пожимаю плечами и корчу рожи. Будучи продюсером, за все эти годы безмятежного вертепа, называемого телевидением, я привык к тому, что от женщин надо в каком-то смысле отбиваться. Что с ними всегда надо быть настороже, ведь они отлично вооружены и умеют пользоваться всем, что только дал им господь, всем, что затуманивает голову мужчины. Когти и белоснежные зубы, сияющие волосы и бесконечные ноги, короткие кожаные юбки и сияющие взгляды. Макияж «Smoky Eyes» против слегка подвыпившего мужчины — грозное оружие. Но и я не пальцем делан и давно освоил все приемы освобождения от любовных оков. Иными словами, лучше всего к своему возрасту я научился тому, как НЕ любить и НЕ жениться.

Никому ни до кого нет дела, и ты для них тоже — только мостик к сияющему будущему. Мостик к тем миражам, которых не существует, которых нет. Никто не становится звездой, никому не вручат «Оскара», никаких новых миллионеров, но сколько ни говори об этом, никому нет до этого дела. Все готовы запрыгнуть на тебя с разбегу и лететь дальше, к сияющим звездам. Все «наши» влюблены только в призрачные огни концертных залов и вместо слов «Я тебя люблю» мечтают услышать «Мотор». Такие девочки готовы на все, и надо признаться, это очень удобно для таких, как я. Однако после одной ночи или даже после трех недель — всегда случается момент, когда я звоню Оксане, и мы разговариваем с ней — два нормальных человека, связанных друг с другом нормальными чувствами, живыми отношениями, пусть и не теми, о которых пишут в сказках. И девушки исчезают из моего дома и из моей памяти. Некоторые из них надолго или навсегда застревают в «Стакане», большая часть разочарованно дует губки и уезжает. Некоторые выходят замуж. Я остаюсь при своих — при маме, сестренках, Оксане. Оксана меня понимает.

— Ты так часто загорался, что почти сгорел, — смеется она.

— Профессиональное выгорание, — вздыхаю я, прижимая ее к себе. — И потом, у меня слишком короткая оперативная память. Не больше, чем у пуделя, гоняющегося за палкой.

— И слишком много палок тебе бросают все вокруг, — добавляет она.

— Иногда мне кажется, что они все хотят меня съесть. Поглотить целиком, — жалуюсь я.

— Кроме меня. Ты не в моем вкусе.

— Зря ты вышла за другого, — раз за разом жалуюсь я.

— Ты бы все равно на мне не женился. Ты не женишься ни на ком и никогда. Все потому, что ты выращен тремя женщинами, ты слишком нас боишься.

— Я слишком хорошо вас знаю. Но ты неправа в одном, на тебе бы я женился, — возражал я. — Ты идеальна.

— Даже если бы и так. Не буду спорить с этим, — смеется Оксана. — Но я — идеальная еще и потому что далеко. И видишь ты меня редко. А если бы я мелькала — туда-сюда, туда-сюда. И кроме того, с чего ты решил, что это такое уж большое счастье — выйти за тебя замуж? Подумаешь, продюсер. Я на роль Милы Йовович не рвусь.

— Нет? Какое для нее облегчение! — смеялся я в ответ. Оксана была единственной женщиной, которой было наплевать на то, кто я, чем занимаюсь, и на те возможности, которые появлялись в жизни женщины вместе со мной.

Нет, вру. Теперь — нет. Не единственная. Теперь — нет. Ирине тоже на это совершенно наплевать. Ей также совершенно наплевать и на меня лично. Войдя в мой дом, она огляделась, прошлась рассеянным взглядом по кирпичным стенам, по кожаной мебели, по моей гостиной, полной света и весеннего тепла. Потом сбросила свои кеды и безо всякого стеснения прошла в кухонную зону. Ее лицо не выражало ни интереса, ни восхищения, она забралась на высокий стул напротив барной стойки и уставилась в окно. Ее мысли были где-то далеко, кажется, она вообще забыла, что я тоже здесь нахожусь. Она кусала губы и напряженно о чем-то думала.

Это было странно, и я совершенно не привык к женщинам, которые вот так меня игнорируют. В конце концов, а как же приличия? Где же воспитание? Вежливость по отношению к хозяину дома? Впрочем, я уже хорошо понял, что Ирина не из тех, кто станет церемониться. Зачем она вообще пришла ко мне? Кто ее разберет, что вообще у нее в голове. Она сидела, подперев подбородок ладошкой, и смотрела на машины, летящие по проспекту. Я вздохнул, отодвинул ее кеды с прохода и пошел за ней.

— Хочешь что-нибудь съесть? — спросил я после того, как стало окончательно ясно, что сама она говорить не станет. Я достал из кармана умерший от недоедания мобильник и принялся искать зарядку, которую кто-то, оказывается, запихнул на верхнюю полку, к тарелкам и стаканам. Телефон благодарно пиликнул, получив доступ к электричеству, но включать его я не стал. А то, не дай бог, еще кто-нибудь начнет звонить.

— У тебя нет фасоли? — она подняла голову и посмотрела на меня с надеждой.

— Фасоли? — опешил я. — В каком виде? В твердом? Зачем?

— Ладно, не надо. Я так просто спросила.

— Есть помидоры, сыр моцарелла и ветчина.

— Нет, спасибо, — помотала головой она. — Я не хочу.

— Уверена? Мне почему-то не кажется, что ты много сегодня ела. И вообще, мне не кажется, что ты много ешь. Ты что, тоже помешана на всех этих диетах, как все современные девочки?