— Поверьте, с одной стороны, это страшная бомба, необходимая нам всем в военное время, с другой — величайшее открытие, которое будет увенчано Нобелем сразу после окончания войны.

Северов засомневался, но тут же был поставлен на место.

— Не удивляйтесь, молодой человек, сам Нобель приобрел впервые всемирную известность не учреждением посмертной премии, а еще при жизни изобретением динамита — взрывчатки, которая во много раз разрушительнее, чем порох.

Еще до обеда подъехали сначала шифровальщик, а чуть позже и радист. Оба были знакомы с Северовым, но теперь повели себя по-разному. Первый передал Северову новый шифровальный блокнот почти без комментариев и тут же удалился. Радист оказался куда разговорчивее, а главное, значительно душевнее своего коллеги. Как все влюбленные в свое дело люди, он в очередной раз с увлечением поведал о том, что миниатюрные металлические коробочки, переданные Северову, — это еще и две самостоятельные приемно-передающие станции, способные сохранять работоспособность и в сырости, и в холоде, и при высоких температурах.

Однако наиболее трогательной стала неофициальная часть встречи, проходившая за чаепитием.

— Я уже дважды просил отправить меня в действующую армию, в партизанское соединение. Отказали. Все мои сверстники в орденах вернулись. Боюсь, война скоро закончится, а я ни с чем останусь. Детям нечего рассказывать будет, — сокрушался радист.

— Зря волнуетесь, — постарался рассеять беспокойство собеседника Северов. — Человек вы молодой и успеете еще во всем поучаствовать. Война только началась и продлится не один год.

Вдохновленный мрачной перспективой гость покинул уютный и светлый загородный дом в приподнятом настроении.

* * *

В ту ночь всё было, как и в первый раз. Самолет выкатили из укрытия, освободили от маскировочного материала и экипаж, готовый к полету, выстроился, как всегда, перед машиной.

Северов терпеть не мог прощальных процедур, а потому как можно быстрее впрягся в ремни парашюта и щелкнул замком.

Пилот скорее для начальства, нежели для дела, проверил надежность всех застежек, после чего экипаж поднялся в самолет и занял свои места.

— Ну что ж, удачи тебе. — Григорий почему-то смотрел то в землю, то мимо Северова.

— Нам, — осмелился поправить тот, пожимая в ответ протянутую руку. А когда поднялся по приставной алюминиевой лесенке, то невольно повернулся.

Несмотря на незначительное расстояние, разделявшее их, освещенная лунным светом фигура Григория с высоты третьей ступеньки показалась ему несколько придавленной к земле. Генрих хотел крикнуть ему что-то ободряющее, но дверь закрылась, пропеллеры закрутились энергичнее, и самолет, нехотя превозмогая инерцию, неуклюже подпрыгивая на неровностях почвы, исчез в темноте, оставив за собой поток теплого воздуха, пропитанного запахами топлива и масла.

* * *

Северов сел на лавку со стороны правого борта. Ровный гул мотора возвращал его в привычное состояние размышлений, когда лучше всего думалось о доме и родителях.

Отец, попав в Первую мировую совсем юным добровольцем на фронт, получил крест «За отвагу» из рук самого государя-императора, который много времени проводил на фронтах, раздавая боевые награды рядовым и офицерам. Поражение России и все, что последовало за этим, вызвало у отца глубокое разочарование и недоверие ко всем, кто стремился править или уже правил Россией. Он решил покинуть страну и поселился в Эстонии. Там он читал лекции в Тартуском университете, где и познакомился с немкой из пасторской семьи, преподававшей в университете латынь и, не раздумывая, женился на ней, о чем потом ни разу не пожалел. Рождение сына только укрепило его в правильности сделанного выбора.

В отличие от отца, которого все знакомые называли не иначе, как «бурелом», мать-немка обладала на редкость уравновешенным характером. Она умело сглаживала острые углы, которые хоть и редко, но все же возникали в их отношениях, чаще всего на национальной почве.

После того как немцы в сентябре 1939 года вторглись в Польшу, а русские вошли в Прибалтику, отец на семейном совете в присутствии жены и сына произнес крылатую фразу: «Воевать мне поздно, умирать рано, но и жить в странном пространстве между двумя клетками с дикими кошками неразумно».

Скоро семья перебралась на жительство к двоюродной сестре отца, у которой был дом на Волге, под Саратовом.

К Советской власти отец относился, мягко говоря, недоброжелательно и рассчитывать на снисходительность с ее стороны не мог. Именно поэтому он постарался уехать подальше от столицы, ибо каждый километр удаленности от нее компенсировался единицами жизненного покоя, потребность в котором с каждым прожитым годом заметно увеличивалась.

Утро начала войны 22 июня 1941 года всё изменило в семье Северовых. Уже к обеду отец из рядового скептика превратился в неудержимого патриота России.

Во время проводов сына на фронт, он обнял его:

— Я защищал нашу землю достойно, надеюсь, ты меня не посрамишь.

Мать была менее патриотична:

— Учти, немцы — народ смелый и сентиментальный. Однако когда они сбиваются в большие группы, то становятся воинственными, а некоторые просто жестокими. И ты должен учитывать это при общении с ними.

Отец терпеливо слушал эти наставления и не выдержал:

— Дорогая, сын наш идет воевать, ему придется не общаться, а стрелять!

— Не могут же люди круглые сутки стрелять! Когда-то должен быть перерыв.

— Непременно! В перерыве, дорогая, хоронят убитых.

Паровозный гудок возвестил одновременно отправление поезда и окончание прощания.

Странное совпадение: сразу после паровозного гудка, прозвучавшего в воспоминаниях, последовал реальный сигнал в салоне самолета. Под мигающей лампочкой появился штурман, по возрасту старший из всего экипажа.

— Подходим к цели, — произнес он голосом трамвайного кондуктора, поглядывая на ручные часы размером с будильник, обычно украшавший интерьер сельской избы.

Видимо, стрелка часов еще не достигла нужного деления, когда штурман поднял голову, и Северов увидел глаза, полные грустного сочувствия.

Он подошел поближе к двери и, наперекор шуму моторов, прокричал:

— Не забивайте, штурман, светлую голову мрачными мыслями и передайте Григорию, как сказал великий русский писатель: «Мы еще увидим небо в алмазах!».

В это время дверь скользнула вбок, и Северов решительно шагнул в темную неизвестность.

— Дай Бог, тебе удачи! Отчаянный человек, — перекрестил вдогонку штурман черную дыру, в которой только что исчез необычный пассажир.

Разворачиваясь, самолет набрал высоту и лег на обратный курс. Оба мотора заработали ровно и уверенно, с чувством исполненного долга и с надеждой на скорое и благополучное возвращение домой.