Неприятности начались через несколько дней после выхода из карантина: по возвращении с «промки», то есть промзоны, Саша был вызван к «смотрящему» – полномочному представителю блатных. Тот отвечал перед татуированным синклитом за «правильность» порядков, и отнюдь не с ментовской точки зрения.

«Смотрящий», как и положено человеку его ранга, числился на непыльной должности каптерщика – на разводы и «промку» не ходил, из общего котла не ел, а целыми днями сидел себе в каморке, играл с татуированными друзьями в «стиры», то есть в карты. Высокий, самоуверенный, с крупными чертами чуть побитого оспой лица, с ровными сизыми металлическими зубами, он производил впечатление настоящего хозяина «строгача» – во всяком случае, не меньшего, чем «хозяин», то есть начальник ИТУ. Распятье, вытатуированное на груди, и аббревиатура БОГ говорили, что блатной осужден за грабеж. Множество синих церковных куполов, просвечивавшихся на спине сквозь майку, густые гусарские эполеты так называемого «блатного лейтенанта», восьмиугольные звезды на ключицах, перстни на пальцах, «тигровый оскал» ниже основания шеи и изображение кошачьей морды – все это свидетельствовало, что он уже сполна прошел все тюремные университеты. Высокий статус «смотрящего» подтверждала буква «G», наколотая на предплечье.

Рядом, на пустых ящиках из-под какого-то оборудования, сидели двое амбалов.

Отложив карты, зоновский авторитет молча уставился на вошедшего. Взгляд его был тяжел и угрюм – казалось, он словно рентгеном просвечивает новичка.

– Ну что скажешь? – спросил он, продолжая изучать Сашу.

– А что я должен сказать? – стараясь казаться независимым, спросил в свою очередь Солоник.

– Ну как звать, величать? Масти какой? Чем на «вольняшке» занимался? – принялся неторопливо перечислять «синий». – Как жить дальше думаешь? Лавье от кентов не крысил? Ментам на корешей не стучал? В попку часом не балуешься? На флейтах кожаных не играешь? И вообще – какие за тобой «косячки» водятся?

– Звать меня Александром, – спокойно ответил допрашиваемый, – а кем на воле был… Много кем. В школе учился, затем – в армии служил, вернулся, в милицию устроился, выгнали, потом опять в ментовке, потом на кладбище… Много где работал.

При упоминании о службе в милиции глаза ближнего к Солонику «шестерки» – огромного звероподобного атлета с рассеченной переносицей и цепкими мосластыми пальцами – налились кровью.

– Да, все правильно, сходится, – «смотрящий» поджал губы. – Пургу не гонит. Так в милиции, говоришь, служил? В нашей родной, рабоче-крестьянской?

– Да. – Саша уже прикидывал – прямо сейчас начнется драка или чуть попозже, а если сейчас – как он будет защищаться в этом маленьком, забитом разным хламом помещении.

– Значит, в мусарне… А теперь вот променял мышиный макинтош на лагерный клифт, – ухмыльнулся татуированный авторитет. – Жизнь – она баба стервозная, никогда не знаешь, где поднимешься, а где опустишься. Ты по какой статье тут чалишься?

– Сто семнадцатая, – невозмутимо ответил Солоник, но на всякий случай добавил: – Засудили меня. Подставили.

– И кто же тебя подставил, мил человек? – спокойно, с плохо скрываемой иронией уточнил авторитет. – Менты небось?

– Менты, – честно признался Саша.

– Значит, мента менты подставили… Получается, что ты среди этой падали самым гнусным был, коли даже псарня от тебя отказалась?

Саша промолчал.

– Да, редкое сочетание: мусор – и спец по «мохнатым сейфам», – «смотрящий» нехорошо сверкнул глазами. – Сладкое любишь, и чтобы задарма. Ну, а тут как жить собираешься?

Независимо передернув плечами, новый зэк произнес спокойно:

– Как раньше жил, так и тут буду.

– Ты чо, Корзубый, с этим гондоном травишь? – не выдержал «шестерка». – В «петушатник» его, паучину, гребень ему лепить!

Тот, кого татуированный атлет назвал Корзубым, лишь метнул на говорившего неодобрительный взгляд – мол, тебе слова не давали! – и «шестерка» мгновенно затих.

– Значит, как раньше?..

– Да.

– Это как в ментовке, что ли? – повесил набок голову Корзубый, и при этом глаза его сразу же сощурились, превратившись в узкие щелки. – Это, значит, и тут «мохнатки» ломать? Тут, мил человек, бабских «мохнаток» нет, тут все больше «духовки»… Да, мусорок, попал ты, и сильно попал. Говоришь, ментом был, а главного в жизни для себя не уяснил. Знаешь – там, на «вольняшке», закон мусорской, а тут, за решками, за заборами – воровской. Ты свой закон нарушил – теперь придется по нашим жить.

– Законы ваши – вы по ним и живите. Мне они не подходят, – Саша отступил на несколько шагов назад, чтобы в случае внезапного нападения иметь оперативное пространство для маневра.

Он понял: тактика разговора избрана правильная. Показать собственную независимость, продемонстрировать, что он хотя и загнан жизнью и обстоятельствами в угол, но все равно не боится этих страшных людей, давно определивших его судьбу, – а что еще оставалось? Во всяком случае, хуже не будет…

– Ты что, б…ь, еще не понял, кто мы такие?! – неожиданно взорвался «смотрящий». – Ты не на ментовских политзанятиях! Надо было на «вольняшке» себя правильно вести. – Он нервно зашелестел сигаретной пачкой, закурил, перемалывая фильтр «Кэмела» сизыми металлическими зубами. – Мало того, что мусор, мало того, что по пидарской статье, так еще и вины своей не видишь, перед нами крыльями машешь… Ну маши, маши. Значит, Саша тебя зовут? – врастяжку спросил татуированный авторитет и, не дождавшись ответа, продолжил: – Хорошее имя, красивое. И мужик, и баба такое носить могут. Вот и будешь…

«Шестерка» коротко, но очень выразительно взглянул на «смотрящего» – мол, сейчас паучине гребень лепить или…

– Если ты, мил человек, любишь чужой «мохнатый сейф» взламывать, то люби и собственное фуфло подставлять, – блатной немного успокоился, вспомнив, что степенность и рассудительность более присущи его положению. – Во всем должна быть справедливость. Во всем должен быть порядок. За все в жизни надо ответ держать. Я сказал, все слышали. Иди, готовься…

Саша, не прощаясь, вышел, аккуратно затворив за собой дверь каптерки. Это был приговор, который, как известно, не подлежит ни обжалованию, ни кассации, ни защите адвокатурой…

Неделя прошла в томительном ожидании: каждый день Солоник опасался подвоха. На разводах, даже на «промке» он, как ни странно, отдыхал, чуть расслабляясь: неприятности могли начаться или после работы, или, что вероятней, после отбоя.

Однако все эти дни его почему-то не трогали. То ли блатные решили оттянуть удовольствие (а грубое насилие всегда приносит им радость), чтобы сполна насладиться зрелищем «опарафинивания» негодяя и «распаивания» ментовской «духовки», то ли будущую жертву временно оставили в покое, чтобы усыпить ее бдительность.

Начальник оперативно-следственной части, естественно, не мог не знать о приговоре татуированного суда. На то он и кум – должен быть в курсе настроения контингента, должен в целом и в частности принижать авторитет «отрицаловки» и поднимать репутацию тех, кто решил выйти «на свободу с чистой совестью». Наверняка за эти дни кум уже прознал о кандидате в проткнутые пидары через своих сук. Наверное, он бы мог и спасти строптивца, поместив на какое-то время в помещение камерного типа, в барак усиленного режима, в конце концов – «на крест», то есть в зоновскую больницу, но по понятным причинам решил этого не делать.