Я заслушалась даму в накидке, плавно перешедшую на тему страшного социального расслоения, неведомого даже индийцам. Так заслушалась, что забыла, зачем в троллейбус вошла. Наверно, бывшая преподавательница обществоведения в каком-нибудь техникуме. Донашивает старую меховую накидку в общественном транспорте и пытается как-то разобраться с помощью заброшенных, но вовсе никем не опровергнутых марксистских схем, что же с нами со всеми сегодня происходит.

К Верочке было далековато идти от метро, но я все же пошла пешком, по широкому бульвару, думая прогуляться. Но уже через несколько минут поняла, что это была ошибка. По обе стороны бульвара плотной вереницей медленно двигались машины, и воздух был отравлен настолько, что нельзя было глубоко вдохнуть.

Как странно. Всего за несколько лет жизнь в Москве изменилась настолько, что я, глубоко патриотичная москвичка в седьмом или десятом поколении, родившаяся и выросшая здесь, стала подумывать – а не уехать ли мне? Вот куда только? В маленький провинциальный городок, тихий, сонный, с неизменными теперь атрибутами нового времени – игровым клубом, маскирующимся под «букмекерскую контору», одним захудалым рестораном, парой банков, аптек и магазином электроники? Не факт, что там будет книжный магазин и кинотеатр, и уж точно не окажется выставочного зала.

И что я там стану делать? Дышать свежим воздухом? Чтобы клеточный обмен происходил так, как было задумано природой миллионы лет назад, чтобы мои клетки не старели и не умирали в два раза быстрее от ядовитого воздуха и грязной воды? Может быть… Надо начинать подыскивать себе такой городок. Если бы у меня был ребенок, я бы точно увезла его из Москвы, так мне кажется.

Верочка долго не открывала дверь, так долго, что мне пришлось несколько раз громко постучать. Все-таки это вернее, чем звонок. Мало ли кто может звонить. А стучит обычно полиция, или служба спасения, или очень разъяренные соседи… И точно, я услышала тихие шаги и слабый голос:

– Кто там?

– Я. Верочка, открой, пожалуйста. Это я, Лика.

Верочка помолчала и потом спросила:

– А что вы хотели?

– Можешь называть меня на «ты», – вздохнула я. – Дверь открой, пожалуйста, здесь очень неприятно пахнет из мусоропровода.

Верочка щелкала-щелкала замками и, наконец, распахнула дверь. Судя по всему, Верочка плакала так долго, что ее сейчас по форме распухших глаз можно было принять за представительницу другой расы. От милых круглых серых глазок остались две узкие щелочки, еле видные между багровыми, распухшими плюшками век. Некрасивое зрелище, прямо скажем.

Не спрашивая разрешения, я скинула куртку и, взглянув на давно не мытый пол прихожей, просто вытерла ноги о несвежий, криво лежащий коврик и прошла в комнату.

Боже мой! Как хорошо, что я никогда не знала такой любви, как Верочка! Похоже, что она, переживая какие-то бурные события своего романа (а иначе и не бывает, насколько я знаю, с женатыми мужчинами – все остро, бурно и крайне трагично для искренне влюбленных девочек), что-то писала и тут же рвала это.

По всей комнате разлетелся пух из порванной подушки – прогрызла, что ли, ее Верочка? – и вместе с разбросанными колготками и трусиками неровным ковром покрывал паркетный пол… На столе стояла открытая и наполовину выпитая бутылка вина, вторая, пустая, валялась под столом. Я прочитала на этикетке «сладкое крепленое» и покачала головой.

– Ты себя нормально чувствуешь? – спросила я растерзанную Верочку.

Та всхлипнула, но довольно недоброжелательно ответила мне:

– Нормально! – и даже ушла от меня в другой конец большой комнаты.

Конечно, помешала ей страдать.

– Собирайся, – я кивнула Верочке, видя ее в большое зеркало на стене.

Зеркало над кроватью (она же разобранный диван), было забрызгано чем-то светлым, причем с одной стороны. Скорей всего, просто Верочка давно не убиралась, сказала я сама себе и побыстрее отвернулась от зеркала, чтобы мои любопытные мысли ненароком не побежали дальше, по мутной дорожке чужих скабрезных тайн.

– Что вы хотите от меня? – нервно крикнула Верочка и достала сигарету из пачки.

Я не чувствовала табачного запаха в квартире и очень удивилась. Но Верочка, вместо того чтобы закурить, взяла и съела длинную белую сигаретку. И предложила мне:

– Хотите?

Теперь я уже увидела, что это жевательные конфеты, сделанные в такой оригинальной форме. Я, чтобы поддержать Верочкин порыв, тоже съела одну конфетку, сладкую и довольно противную, и повторила:

– Собирайся. Дядя посылает тебя на какое-то интересное задание. Ты ведь хотела быть журналисткой?

– Нет! – крикнула мне в ответ Верочка и для верности бросила пачку сигаретных конфеток в стену. Конфетки рассыпались, очень добавив к живописной картине на полу.

– Надо же, – заметила я, – а вчера ты мне показалась спокойной девочкой. Даже равнодушной.

– Нет! – повторила Верочка. – Не хочу я быть никакой журналисткой!

– А кем же ты хочешь быть? – вздохнула я, присаживаясь на край кровати, застеленной ярким голубым бельем. Еще можно было бы сесть в кресло, но на него был вывален целый пакет Верочкиных лифчиков, красивых, разноцветных.

– Домохозяйкой!

– Супы варить хочешь? – удивилась я.

– Супы варят домработницы! А домохозяйки – это… жены! Они… У них… А! – Верочка махнула рукой, имея в виду, что разговаривать со мной смысла нет.

– А живут эти домохозяйки где? На Рублевке? – наконец догадавшись о Верочкиной мечте, спросила я.

Верочка опять скривилась, как будто я сказала какую-то глупость. Да, правда, они живут в разных местах – и в Барвихе, и в «Алых парусах», и в «Триумф-паласе», и на Балеарских островах – эти «домохозяйки»… Слово-то какое!

– Ладно! Все равно собирайся! Дядя уже договорился, что ты приедешь.

– Да не поеду я никуда! – опять стала повышать голос Верочка. – Вы же ничего не понимаете!.. Елик мне вчера сказал, что… – и Верочка зарыдала.

Я ждала, пока Верочка перестанет плакать, и с удивлением чувствовала, что Верочку мне почему-то ничуть не жаль. Может быть, потому, что я упорно представляла себе того Елика, которого встречала как-то на фуршете, гладкого, наглого, лживого, и которого как-то невольно ассоциировала с Верочкиным любовником – а это ведь мог быть вовсе и не он. Но если это он, то пусть Верочка поплачет, ей, видно, есть о чем плакать – то ли Елик не взял ее в домохозяйки (у него ведь уже есть одна), то ли еще что… Пусть поплачет и забудет.

У меня как-то резко заболела голова. Я подошла к окну. Хороший вид. Точнее, хороший вид здесь когда-то был. Огромный парк, за ним – прекрасная панорама Москвы. Но сейчас из окна тянуло тяжелым перегаром отработанного машинного масла и бензина, и по краям парка велась нескончаемая стройка. Рядом с недавно построенным домом, на котором еще висели плакаты о продаже квартир, рыли огромный котлован и висела привлекательная картинка, похоже, сорокаэтажного десятиподъездного небоскреба на фоне чистого голубого неба… Такого неба над Москвой уже нет, и не знаю, будет ли при моей жизни.