– Как вы считаете, современное искусство отражает конец нашей цивилизации или, наоборот, ее переход на некий новый уровень, язык которого… – Верочка потеряла мысль и встревоженно взглянула на меня. Я кивнула: «Читай, читай. Всё в порядке!» Она тоже кивнула и продолжила: – …был бы… был бы непонятен людям, жившим, скажем, пятьсот или тысячу лет назад?

– Мне кажется, они бы так же недоумевали, глядя на некоторые картины или скульптуры, как и я, – ответил Алексей Егорович не очень любезно.

Удивительно, как многие известные или просто успешные люди знают, о чем их должны спросить, а о чем – не должны. Считают, что на это право они тоже заработали? Говорить только о том, что лично им интересно и выгодно… Впрочем, возможно, так оно и есть.

– Так что же вы хотели бы сказать нашим читателям? – как можно спокойнее спросила я, чувствуя, что мое волнение, появившееся при виде Алексея Сутягина, ничуть не улеглось, а наоборот, стало усиливаться.

Именно так он действовал на меня когда-то давно, в другой жизни. Я могла сердиться на него, обижаться, могла пытаться забыть и встречаться с кем-то другим, но, лишь завидев его, услышав его голос, я как будто попадала в некое поле, удивительно хорошее и приятное, как в невидимую, но мощную ловушку.

Мы поговорили еще. Алексей Егорович предложил нам кофе, провел по квартире, показал красивую гостиную с видом на север Москвы – не лучший вид, прямо скажем. Показал большую библиотеку с дорогой мебелью, свой кабинет в классическом английском стиле. Я сделала несколько фотографий Алексея Егоровича на фоне библиотеки и собрания статуэток.

Что-то он хотел сказать нам, показывая, как хорошо дизайнер продумал интерьеры его дома, и как дорого сам он заплатил за всё это.

За чашкой кофе мы попытались продолжить разговор. Верочка взяла листочек, Алексей Егорович, не скрывая улыбки, посмотрел на меня:

– Вы не знаете, о чем говорить? Вам дали вопросы?

– Да, именно так. Нас просили узнать, как же вы заработали так много денег? Чем вы занимались? Вы же никогда не любили считать деньги.

– Я их и не считал. Я их продавал. – Алексей Егорович тонко улыбнулся и откинулся на высокую спинку шелкового кресла. – И, собственно, продаю сейчас. Очень нужный бизнес.

Он, конечно, постарел. Так же импозантен, ему даже идет возраст. Но стал чуть обвисать подбородок… Наверно, временами поправляется, потом сгоняет лишние килограммы. Дети… Что-то в доме не заметно следов детей. Надо спросить.

– У вас есть дети? – спросила Верочка, когда я незаметно показала ей на один из многих пропущенных вопросов.

– Дети… – Алексей Егорович потянулся. – Да, я очень люблю детей. Вот Лика, которая прийти-то пришла, но все больше помалкивает сегодня, об этом хорошо знает. Правда, Лика?

Первый раз он посмотрел мне прямо в глаза. Или я первый раз их не отвела. Да, я, конечно, об этом знаю. Мы и расстались когда-то после того, как он узнал, что детей, по крайней мере своих, у меня никогда не будет.

Верочка ничему не удивлялась. Чудесное свойство. Интересно, в какой профессии оно могло бы сгодиться? Удивлялась – я, самой себе. Как я могла так опрометчиво, не узнав толком, что за человек, к которому мы идем на интервью, отправиться к нему домой… Обычно я тщательно готовлюсь к интервью, а тут, не рассчитывая ни на что интересное, решила схалтурить и положиться на свой большой и разнообразный опыт – с кем мне только не приходилось беседовать! Что уж тут разузнавать про какого-то банкира, заведомо не слишком мне интересного!

– У меня три дочери, – продолжал тем временем Алексей Егорович, как мне показалось, радуясь моему замешательству. – И все от разных жен. Со всеми дочерьми у меня прекрасные отношения, как, впрочем, и с женами. Сейчас моя третья жена ждёт еще ребенка, очень надеюсь, что это будет мальчик.

– А если будет девочка, вы будете ее любить? – спросила вдруг Верочка тихим голосом.

– Буду, – ответил Алексей Егорович и поднялся с кресла. – Вы простите меня, милые дамы, мне нужно на службу. Мой секретарь пошлет вам, Лика, или вам, – он слегка кивнул Верочке, – простите, не понял, как вас зовут, статью, которую я хотел бы видеть о себе в вашем журнале. А сейчас – всего доброго!

Появившаяся тут же горничная проводила нас до дверей и даже подала одежду. Мне, воспитанной в советское время, всегда неудобно, когда один человек прислуживает другому. Думаю, я не привыкну к этому уже никогда. Но Верочка, кажется, была всем довольна и даже не очень поняла, что разговора у нас с Алексеем Егоровичем не получилось.

Интересно, удивится ли он, если я напишу то, о чем он думал, пока мы пили кофе, переговариваясь на совершенно необязательные темы? Как он четко вспомнил один случай из нашей с ним интимной жизни, когда он повел себя очень неловко, и как было стыдно мне, и как потом переживал он? И что после этого эпизода он вспомнил еще один, тоже очень отчетливо, с незнакомой мне женщиной, возможно, это была одна из его жен… И тоже очень неловкий момент…

Да, не получилось интервью. Быть может, если бы Верочка пришла одна, даже с теми же вопросами, составленными мной, они скорей бы нашли общий язык. А так… Думаю, со стороны мы были очень похожи на побирушек, которым предложили тарелочку с угощением, да поставили ее слишком высоко. Мы попрыгали-попрыгали, пытаясь дотянуться до тарелочки, и несолоно хлебавши отчалили. Думаю, именно так показалось Сутягину, упивающемуся собой и своими победами в этом мире, ненадежном и переменчивом.

Дома вечером я открыла электронную почту. Мне так хотелось ответить на чье-то письмо, на обычные слова «Как ты?».

Как я? Нормально. То есть, если честно, я как-то не очень. Может быть, даже совсем не очень после встречи с Алексеем Сутягиным. Но я бы написала, что я вполне нормально… Только никто меня не спрашивал, как я. За весь день ни один человек не спросил, как я.

О чем только не спрашивали, особенно на радио. О том, почему раньше любительская колбаса не была такой жирной, как сегодня. О том, почему одним делают концерты в Кремлевском дворце, а другим не делают, и вообще, откуда у людей такие деньги. О том, как просыпаться рано, если просыпаться рано невозможно – природа протестует, организм не хочет ни есть, ни пить, ни разговаривать, он спит и ему плохо. И я старательно отшучивалась, пытаясь избегать общих мест и банальностей, а также не грузить дорогих радиослушателей и не слишком уж лукавить. Поговорили обо всем. Даже я не поняла, какова же была тема нашего эфира. Только вот как я – не спросил никто.

А как я? Бывают такие моменты – после встреч с одноклассниками, или в день рождения, или, у меня лично, в преддверии Нового года, когда вдруг вся твоя жизнь проносится перед глазами, причем за вычетом всего того хорошего, что наверняка в ней было.

Вот и сегодня вечером, после неожиданной встречи с прошлым, вся моя жизнь как будто развернулась передо мной. Пишу я статьи. И что? Что меняется к лучшему в этом мире от моих слов? Пишу честно? И что? Тем более, «честно» в нашем жанре – очень приблизительное понятие. Если писать честно об успешных людях, об их пути к успеху, компромиссах с совестью и с близкими, об их унижениях, провалах, всемогущих покровителях – мир взорвется. Не будет почти ни одного кумира с простой симпатичной улыбкой, вырабатывавшейся годами, с честным добрым взглядом, с приятной, обаятельной и очень понятной историей. «Veni, vidi, vici» – «пришел, увидел, победил». Точнее, его увидели и сразу полюбили. И не было годов бедности, и не было мучительного ожидания чуда и успеха, и не было того дня, когда нужно было выбирать…