— Почему? — удивилась она. — Вы же читаете.

— Потерпи, — успокаивал Джек, — сейчас станет легче.

Нельзя сказать, что в Графтонской тюрьме их учили доить коров, но братья-близнецы, которым принадлежал коровник, однажды показали ему, как это делается.

Он обхватил пальцами соски и дернул вниз. В ведро брызнула струя молока.

— Посмотри, ей сразу полегчало, — пробормотала Эдди.

Если корова могла выразить облегчение, то сейчас именно это выражение было написано на ее морде. Эдди вспомнила, как кормила Хло, как иногда запаздывала с кормлением и приходила к дочери с налитой, сочащейся молоком грудью, — она бы точно умерла, если бы ротик Хло не захватил сосок.

Ее удивило то, что Джек явно получает удовольствие от таких простых вещей, как прикосновение к теплым коровьим бокам или поглаживание ее мягкого розового брюха. Она поняла, что Джек, который не желал, чтобы к нему прикасались, истосковался по физическому контакту.

— Ты рос на ферме, — сказала она.

— Кто вам это сказал?

— Ты сам. Посмотри, как ловко у тебя выходит.

Джек покачал головой.

— Я вырос в Нью-Йорке. Умение доить коров — благоприобретенное.

Эдди присела на сено.

— И чем ты занимался в Нью-Йорке?

— Тем же, чем и остальные дети. Ходил в школу. Занимался спортом.

— Твои родители до сих пор живут там?

Джек задержался с ответом всего лишь на секунду.

— Нет.

— Знаешь, — поддела его Эдди, — что мне в тебе нравится больше всего? Ты такой словоохотливый.

Он улыбнулся, и на мгновение у Эдди перехватило дыхание.

— А знаете, что мне больше всего нравится в вас? Страстное нежелание совать нос в чужую жизнь.

Она залилась краской стыда.

— Все не так, как ты думаешь. Я просто…

— Вы хотите знать, откуда я взялся.

Он встал и поставил табурет с другого бока коровы. Эдди больше его не видела.

— Честно говоря, вы и так уже знаете слишком много.

— Что ты вырос в Нью-Йорке и можешь выиграть у Алекса Требека все деньги?

— Отец мог вам кое-что порассказать.

— Например?

— Например, что я выдавливаю зубную пасту из тюбика с краю, а не посредине.

— Приятно слышать. А то я мучилась бессонницей, потому что…

Из-за коровьей спины показалась его голова.

— Эдди, — позвал он, переходя на «ты», — замолчи и иди сюда. Буду учить тебя доить.

Корова замычала, и Эдди растерялась.

— Ей ты больше по нраву.

— У нее мозг размером с орех. Поверь, ей все равно, кто будет доить.

Он кивнул на вымя. Эдди протянула руки, но не смогла выдоить ни капли.

— Смотри.

Джек встал коленями на сено, схватился за два соска и начал за них дергать. Струйки молока побежали в ведро. Эдди, запоминая ритм движений, обхватила руки Джека своими и почувствовала, что он напрягся. Она обернулась и увидела, как перекосилось его лицо, — то ли от боли, то ли от наслаждения от простого прикосновения другого человека. Он впился взглядом в ее лицо.

Корова больно ударила его влажным вонючим хвостом по лицу, и они отпрянули друг от друга.

— Кажется, я поняла.

Эдди попробовала еще раз, и из сосков брызнуло молоко. Она сосредоточила все свое внимание на корове, испытывая неловкость оттого, что увидела Джека таким уязвимым.

— Эдди, — негромко сказал он, — давай баш на баш.

Они были всего в нескольких сантиметрах друг от друга — достаточно близко, чтобы почувствовать исходивший от обоих страх.

— Баш на баш?

— Правда за правду. Ты мне честно отвечаешь на один вопрос, — предложил он, — а потом я честно отвечаю на твой.

Эдди медленно кивнула, соглашаясь.

— Кто первый?

— Хочешь, начинай ты.

— Ладно. Кем ты был раньше?

— Учителем. В частной школе для девочек. И еще тренером футбольной команды. — Он погладил выпирающий коровий хребет. — Я любил свою работу. Наслаждался каждым мгновением.

— Тогда как получилось…

— Теперь мой черед.

Джек убрал ведро из-под коровы. Ароматное молоко еще не остыло, и пар от него струился между ними теплой волной.

— Что произошло с Хло?

Эдди опустила глаза. Джек схватил ее за плечо.

— Эдди…

Он запнулся, проследив за ее взглядом. Она смотрела на его руки. Которые касались ее. По собственной воле.

Он тут же убрал руки.

— У этой официантки задница, как у…

— Томас! — Джордан Макфи одернул сына, но все же поднял глаза, чтобы посмотреть. Потом усмехнулся. — Ты прав.

Дарла обернулась, она как раз наливала кофе.

— Еще кофейку?

Джордан протянул свою чашку и едва сдержал улыбку, заметив, что сын не отрывает взгляда от ложбинки на груди официантки.

— Знаешь, — пробормотал Джордан, когда Дарла направилась к другим посетителям, — с тобой я чувствую себя стариком.

— Ой, папа, перестань! Тебе тоже было пятнадцать… И даже не пару столетий назад.

— Ты о чем-нибудь, кроме секса, думаешь?

— Конечно! — оскорбился Томас. — Я постоянно беспокоюсь о людях из стран третьего мира. И знаешь, что мне приходит в голову? Если все начнут заниматься сексом, жизнь станет значительно интереснее.

Джордан засмеялся. Он был отцом-одиночкой, и у них с сыном сложились особые взаимоотношения, отличные от большинства отношений между отцами и детьми. Вероятно, он сам был в этом виноват. Несколько лет назад, когда они жили в Бейнбридже, Джордан пустился во все тяжкие и стал водить домой женщин, имена которых не помнил уже на следующее утро.

Джордан поставил чашку на стол.

— Напомни-ка мне, как зовут само совершенство.

— Челси. Челси Абрамс.

Томас как-то сразу размяк, и на мгновение Джордан позавидовал собственному сыну. Когда он сам последний раз влюблялся по уши?

— У нее самые невероятные…

Джордан откашлялся.

— …глаза. Огромные. Карие. Как у Селены.

От одного этого имени Джордан напрягся. Селена Дамаскус работала частным детективом, когда он был адвокатом в Бейнбридже. У нее на самом деле были красивые глаза — настоящие омуты, в которых можно утонуть. Однажды Джордан чуть не утонул. Но за те полтора года, как он переехал в Сейлем-Фоллз, решительно порвав с прошлым, он ничего не слышал о Селене.