Медведь работал местным лесничим, а высунувшаяся из кухни хорошенькая девчушка по имени Ринка была его племянницей.

Следующий кусочек пазла сохранил остатки воспоминаний о том, как мы с лесничим до хрипоты спорили об аэродинамических свойствах стрел с медным и алюминиевым наконечниками.

Где околачивались в это время парни? Кажется, Рычай подсел к радикально-настроенным служителям, и они затянули какой-то религиозный гимн. Эдвард не смог проигнорировать тяжелую руку в латной перчатке и фразу «Садись с нами, сопляк!», а потому полвечера пил, кивал и бледнел от рассказов бравых вояк.

Еще я смутно припоминала, как сняла и сунула занудствующий браслет в сумку. Потом, кажется, были танцы, и я почему-то зажигала на барной стойке. Ага, точно. Пока не упала… упала на проходившего мимо мужчину.

Я закрыла глаза, раз за разом повторяя тот миг.

Запах чистого тела с едва уловимыми нотками хвои, чуть влажные серебристые волосы до плеч, хмурые брови и твердый взгляд. Одной рукой мужчина легко прижимал меня к мощной груди, так что даже мыски сапог не касались досок таверны, другой откинул волосы с моего лица, едва уловимо коснувшись кожи. Его глаза светились серебром расплавленного металла и чем-то еще. Чем-то очень опасным, безумным, притягательным.

Под гулкие удары его сердца и мое рваное дыхание мы смотрели друг на друга еще одно мучительно нерешительное мгновение, пока на незнакомца не налетел кто-то из воинов.

«Командор! Идемте за стол», — позвал разрушитель чудесных мгновений, и сероглазый мужчина выпустил меня, чтобы обменяться шутками с приятелем и уйти за стол.

Ушел, чтобы потом сниться мне в неприличных снах все то недолгое время, которое организм сумел урвать для сна.

И, о боги, мое подсознание окончательно спятило, потому что мы с сероглазым красавчиком предавались блуду в… библиотеке! И там было столько самых разнообразных поз… И я кричала тако-о-ое…

Схватившись за гудящие виски, я тихонько взвыла от неловкости и испытала кратковременный приступ сгореть со стыда.

— Все. Больше не пью.

Эдвард вяло поднял руку в знак согласия.

Оглушительно гремя, шаркая и сопя, в комнату вошел бодрый, как молодой козлик, дорвавшийся до соседского огорода, Рычай. Верзила оказался единственным в нашей бравой компании, перед кем спасовало похмелье.

— Я ПРИНЕС КУВШИН С ВОДОЙ!!! — заорал верзила.

Нет, возможно, он сказал это тихо и даже с сочувствием, но убитые алкоголем клетки восприняли фразу как оглушительную какофонию ударных инструментов, каждый из которых колотил по очагу боли в центре черепушки.

— ТЕССА, ДЕРЖИ СТАКАН!!! ЭД… МММ, ДРУГ! НЕМНОГО РАНОВАТО ДЛЯ ЙОГИ!

— Уйди, — взмолилась я.

— Умри, — простонал Эдвард, не меняя положения «попа кверху».

Рычай оценил наше состояние не стояния и поспешил убраться из гостиной. Он ушел, но грохот от его тяжелой поступи ещё долго блуждал внутри моей черепной коробки, отскакивая от стенок, множась эхом и отдаваясь ноющей болью в челюсти.

Прошло еще около трех часов, прежде чем я смогла отскрести свои разбитые телеса от кресла и подняться наверх.

После продолжительного душа, борьбы с постоянно прилипающей шторкой и последовавшим признанием в любви к огромным пушистым полотенцам, стопочкой сложенным в ящике рядом, я протерла запотевшее зеркало.

Я давно смирилась с собственной внешностью, но до конца так и не привыкла. Всякий раз, глядя в зеркало, я слово находила кого-то нового. Вот сегодня, к примеру, зеркальная поверхность демонстрировала растрепанное чучело. Моей помятой роже мог бы позавидовать любой ночной кошмар, а проходящий мимо художник бросился бы зарисовывать будущий шедевр под названием «девочка с похмелья».

Решив, что мне нужен допинг и, чем скорее, тем лучше, я поползла на запах кофе.

На кухне хозяйничал Уинслоу.

Вид бледного дворецкого в идеально черном костюме и нежно-голубом переднике в белый горошек вызвал секундный приступ умиления, после чего я заметила пирог с яблоками, накрытый полотенцем.

— Уинслоу, молю, скажи, что он отравлен, — простонала я, присаживаясь к столу и подпирая рукой все ещё гудящую голову.

— Я как раз пребывал в нерешительности — посыпать сахарной пудрой или, как обычно, крысиным ядом? — сообщил фанат отравы и с ужасным стуком поставил передо мной стакан с мутной жидкостью. — Держите, Тесса, мой фирменный рецепт борьбы с похмельем. Пейте, он не отравлен, — утешил Уинслоу, наблюдая за тем, в каких сомнениях я принюхиваюсь к напитку.

Я пожала плечами, залпом осушила напиток и моментально ощутила чудотворный эффект.

— Уинслоу, вы святой!

— Все так говорят, — с удручающим спокойствием произнес этот великий изобретатель лекарства от похмелья.

Он отвернулся, подхватил турку и крохотную чашку из супертонкого фарфора. Пока черная струйка медленно наполняла емкость, я осмелилась спросить то, что меня уже давно мучило:

— Уинслоу, а что случилось с хозяином этого места? Его рука выглядит жутко, а рассказ о том, как все случилось, на редкость неправдоподобен.

— При всем моем уважении к наследнику рода, — перебил дворецкий, — но сэр Данте здесь не главный. Хозяином замка является Север Праймус, самый сильный некромант этого столетия. К слову, вы заняли его покои.

Пара ловких взмахов ножом — и на блюдце лежит кусок яблочного пирога, а рядом ждут своего часа две солонки с белым порошком.

— Правда? А… он не будет возражать, что я заняла его спальню?

Если дворецкого и огорчил мой выбор в пользу сахарной пудры, то Уинслоу этого никак не показал. Он снял фартук и налил ещё один стакан, предположительно для воскрешения Эдварда.

— Хозяин уже шесть лет не возвращается в «Когти ворона». Война требует его постоянного присутствия в гарнизоне.

— А мы разве с кем-то воюем? — искренне удивилась я, треская пирог.

Кстати, жутко вкусный.

Уинслоу помолчал, разглядывая кружащиеся в воздухе пылинки. Взяв со стола стакан, дворецкий пошел к двери, но уже у выхода остановился и, не поворачивая головы, сухо сообщил:

— Мир всегда воюет.

Уже допив кофе и убрав после себя со стола, я сообразила, что дворецкий так и не ответил на мой вопрос, что в действительности случилось с Данте Праймусом.

* * *

На улице был самый рассвет весны. То особое время, когда грязь ещё не просохла, деревья набухли почками, а небо, точно нерешительная девочка перед вечеринкой, по много раз переодевается из голубого в угрюмо-серый.

Неудивительно, что вечером небо стало походить на огромный заплаканный кровоподтек и разразилось оглушительной грозой.

Замок сразу потемнел и наполнился сыростью.