– Но кто мог это сделать? – задал Дружинин главный вопрос. – Кого мы можем подозревать?

– Это должен быть человек, который мог подойти к государю совсем близко, – отвечал Бидлоо. – Таковых во дворце было немного. Светлейший князь Меншиков, канцлер Головкин, граф Толстой. Еще часовые.

– Скажите, а князь Василий Долгоруков бывал во дворце?

– Я довольно плохо знаком с петербургскими вельможами, – отвечал голландец. – Я живу в Москве, тут мне про всех что-то ведомо. Я не знаю князя, помянутого вами, и стараюсь не вмешиваться в русскую политику. Это не есть дело врача. Он обязан лечить. Поэтому я не могу ответить на ваш вопрос.

– Врач может не только лечить, но и поступить прямо противоположным образом, – заметил Дружинин. – Скажите, кто-то из ваших коллег мог организовать убийство императора?

Бидлоо нахмурился и строго взглянул на посетителя:

– Я, конечно, недостаточно знаю некоторых лекарей, которые пользовали покойного государя, – сказал он. – Но я не допускаю мысли о том, что кто-то из них мог навредить больному, слышите? Если вы хотите подозревать доктора Аццарити или Паульсона, то обвиняйте и меня. Мы были вместе и все должны отвечать за плачевный результат лечения.

– Верные слова, достойная позиция, – сказал Дружинин, поднимаясь. – Нет, Николай Ламбертович, никто вас подозревать не собирается. Напоследок вот какой вопрос. Скажите, а раньше вы не видели где-либо эту красавицу, похожую на турчанку? Может, во дворце или вообще в Петербурге?

Доктор Бидлоо задумался.

– Интересный вопрос вы задали, сударь, – сказал он наконец-то. – До того как вы спросили, я был уверен, что никогда не видел эту девушку. Но теперь мне кажется, что я ее ранее где-то встречал. Вот только где, не припомню. Вряд ли во дворце.

– А позже, после того как она принесла императору конфекты, вы ее не видели?

– После того дня я пробыл в Санкт-Петербурге две недели. За это время я ее больше не видел.

– Спасибо, доктор, – сказал Дружинин. – Пусть вам сопутствует удача.

На следующее утро, не задержавшись в Первопрестольной ни одного лишнего дня, инженер отправился в обратный путь.

Вернувшись из поездки на верфь, Углов первым делом пошел разыскивать брата. Слуги сказали ему, что «барин доску какую-то взял, ящик с красками да кисти и ушел, а куда, то нам неведомо».

Кирилл понял, что Ваня отправился рисовать, прошелся по двору усадьбы, потом выбрался на берег Невы. Здесь, чуть в стороне от парадного причала, где швартовались лодки с чиновными гостями князя, сидел на чурбачке его названый брат. Перед ним был установлен мольберт, и живописных дел мастер старательно водил кистью по холсту.

Углов подошел, глянул на результат Ваниных трудов. На холсте штрихами был намечен противоположный берег реки, контуры императорского дворца, постройки на месте Исаакиевского собора, возведенного позже.

Ваня оглянулся на руководителя группы, помолчал немного, потом сказал:

– Знаешь, я не для легенды – ну, чтобы видели, что и правда рисую, – а для себя. Понимаешь, я в Италии привык каждый день писать и здесь как-то плохо себя чувствую именно оттого, что не работаю. И еще. Я, когда готовился к заданию, смотрел в числе прочего живопись этой эпохи. Там было несколько картин с видами Невы. Вот как раз с этого места и было написано то, что мы с тобой видим. В альбоме картины значились как работы неизвестного художника. – Тут он обернулся к Углову и почти шепотом продолжил: – Я подумал, а вдруг это мое? Я нарисовал, понимаешь? Это мои картины? Вот и стараюсь написать что-то приличное.

– Хочешь сказать, что это твои картины выставлены в Эрмитаже? Помещены в альбомах? – удивился Углов.

– Ну, во-первых, не в Эрмитаже, а в Русском музее. Во-вторых, от этой эпохи вообще мало что осталось. Едва ли не все художники были иностранцами, русских почти нет. Я не претендую на то, что сам какой-то особенный. Но ведь если я закончу этот «Вид на Неву», то он останется здесь, верно? И кто знает…

Углов подумал и признал, что в словах Вани есть правда. Действительно, кто знает?

– Может, ты и прав, – сказал он. – Но я тебя по другому поводу искал. Надо собираться и ехать в гости.

– К кому? – поинтересовался Ваня.

– Пора нам нанести визит князю Василию Долгорукову, – заявил руководитель группы. – Наш покровитель, Александр Данилович Меншиков, давно меня к этому подталкивал. А теперь я вижу, что и правда пришла пора заняться Долгоруковым. Например, поискать среди его челяди некую девицу, которая могла принести императору Петру отравленные конфеты. Да и самому князю несколько острых вопросов задать.

– Подожди, а это разве не тот Долгоруков, про которого Пушкин писал? – спросил Ваня. Тема разговора увлекла его, он положил кисть и повернулся к Углову: – У Пушкина есть стихотворение, обращенное к Николаю Первому, с напоминанием о его предке, императора Петре. Там такие строчки: «И был от буйного стрельца пред ним отличен Долгорукий». Это не о нем речь, не о Василии?

– Нет, о его родственнике Якове Федоровиче, – отвечал Углов. – Но я твою мысль понял. Василий Владимирович, как и Яков Федорович, тоже был сподвижником Петра. Да таким близким, что Петр доверил князю командовать своим любимым детищем, Преображенским полком, а в семьсот пятнадцатом году послал вместо себя в Польшу, улаживать дела. Князь Василий не раз отличался в сражениях – и под Полтавой, и во время Прутского похода. Но при этом он не сочувствовал реформам Петра и находился среди сторонников царевича Алексея. Когда над Алексеем был учрежден суд, Долгоруков сказал, что царевич как дурак повелся на уговоры отца. За это он был лишен чинов и навечно сослан в Соликамск. Только в прошлом году его вернули оттуда и дали чин полковника.

– Выходит, князь Василий мог организовать заговор против Петра? – спросил Ваня.

– Мог. У него для этого было все: и мотив – обида за опалу, и боевой характер, и связи в высших кругах. Князь Василий – противник трудный, по-настоящему крепкий орешек. На испуг его не возьмешь. На такого человека даже угроза пыток и казни может не подействовать. А ведь на самом деле пытать его мы, конечно, не собираемся. Поэтому я и хотел взять тебя с собой. Князь, конечно, будет все отрицать, скажет, что царя не травил и девушку с конфетами не посылал. А ты сможешь определить, врет он или нет. Большего мы вряд ли добьемся, но получим хотя бы такой результат.

– Да, отличить ложь от правды я, конечно, сумею, – медленно произнес Ваня. – Но мне кажется, что я мог бы добиться и большего.

– Ты о чем? – не понял Углов.

– Видишь ли, если я правильно понял характер этого князя Василия, он должен быть человеком суеверным. С одной стороны, он верит в Бога, но не так крепко, как его предки или раскольники. А с другой – уже проникнут идеями Просвещения, раз пошел вместе с Петром. Весь какой-то половинчатый, кособокий. В людях такого склада суеверия цветут пышным цветом. Они придают значение снам, гаданиям, верят в сглаз. На этом можно сыграть.