Наконец, Кирилл мягко отстранил девушку.

– Вот, – неловко сказал он, – это Доменико. Доменико – это Соня. Он остался без ночлега, без паспорта, без денег. Так получилось.

– Я всего на одну ночь, – спешно заверил Доменико. – Вас не стесню.

– Ещё бы! – звонко рассмеялась Соня. – Там места хватит целому отряду повстанцев. А вы иностранный журналист? – Она легонько ущипнула его за край оранжевого жилета.

– О-оо, нет! – широко улыбнулся Доменико, сражённый неиспорченной красотой девушки и её игривым тоном. – Я здесь по другим делам вовсе.

– Политикой интересуетесь? – с неподдельным интересом уточнила она.

– Нет, – отрезал Доменико. – Я вне политики!

– Ну, что ты пристала к человеку? – встрял в разговор Кирилл. – Предложи лучше своего фирменного чаю.

– Ох! – она всплеснула руками. – Действительно! Вы заходите, заходите!

Пока Соня торопливо проводила ритуал заваривания чая, Кирилл скинул шарф и куртку, сбросил прямо на пол вместе с сумкой и, присев на край фанерного постамента, оглядел комнату. Не считая их компании и ещё двух человек, возившихся с кофрами, комната была пуста. Он устало потёр виски со вздувшимися на них голубыми прожилками вен. Сейчас требовалось взять камеру и мужественно отправиться на место происшествия. Этого от Кирилла требовала его профессия. За этим он приехал сюда. За сенсацией. А ещё за правдой. Но правда заключалась в том, что он не мог сделать сенсации из смерти человека. Не прохожего с улицы, а конкретного человека с конкретным именем и фамилией, со знакомым, с которым три дня здоровался за руку, обсуждал последние новости и травил дешёвые байки. Для этого требовалось быть фарисеем, тартюфом – кем угодно, только не честным, порядочным и нравственным человеком. Надо, просто жизненно необходимо, обмануть, убедить себя и всех в собственном мужестве и хладнокровии.

– Ты мрачнее тучи, – беспокойно заметила Соня. Она стояла с пропаренным заварником, обёрнутым в вафельное полотенце, и внимательно изучала Кирилла.

Кирилл клацнул дужками, мимолётным движением сгребая запотевшие с улицы очки и попытался улыбнуться через силу.

– Видишь ли, – начал он, – сейчас те, кто кричат, что они за народовластие, на самом деле, выступают за насилие!

– Что это означает?

– Мятеж, – развёл руками Кирилл. – Мирного майдана на этот раз не получится, – он неожиданно потупил взгляд. – Ты прости меня, что затащил тебя в эту дыру, прости…

– Что ты такое говоришь! – вспыхнула девушка. – Я сама хотела… с тобой! Мы же вместе!

За окном что-то гулко ухнуло. В воздух взвилась ракетница, озарив кроваво-красным многолюдную площадь.

– Поговорим после, – сухо сказал он и покрутил в руках оставленную фотокамеру.

Соня зажмурила глаза и шмыгнула носом. Её верхняя губа предательски запрыгала, но она сдержалась и в тон Кириллу, так же сухо, уронила:

– Ну, а чай? Не выпьешь?

– Побалуй гостя! Ему сейчас нужней, – посоветовал Кирилл.

– Если можно, Кирилл, – Доменико аккуратно, словно шёл по минному полю, вставил реплику, – я бы хотел пойти с вами.

– Мы не в детском саду – разрешения спрашивать не надо! – Кирилл щёлкнул аккумуляторным отсеком и высыпал в ладонь горсть бесполезных батареек. – Но хочу сразу предупредить: с этой минуты вопросы собственной безопасности каждый решает исключительно сам.

Соня непонимающе повертела головой, переводя взгляд с одного на другого.

– Ребят, вы чего?

– Нет, нет, я всё понимаю! – Доменико как можно беззаботнее рассмеялся. – Кирилл всё правильно говорит. Но мне кажется, судьба делает для меня какие-то знаки. В общем, это не объяснить словами.

– Так, я с вами! – решительно заявила Соня.

– Я сказал "нет"! – срываясь на крик, бросил Кирилл и замолчал, неожиданно испугавшись собственного голоса.

Длинная пауза разрослась раковой опухолью по всей комнате. Журналисты покосились на Кирилла в секундном замешательстве и снова с особой деловитостью вернулись к своим кофрам. Наконец, пузырь тишины лопнул: Соня крепко прижала ладони к ушам и тихо заплакала.

– Прости, прости, прости! – Кирилл подскочил к девушке и, вложив её ладони в свои, принялся покрывать поцелуями длинные хрупкие пальцы Сони. Та зашлась всхлипами. – Ну, извини! Я всего лишь пытаюсь уберечь тебя от этого ужаса… не хочу, чтобы с тобой что-то случилось… – Кирилл осёкся.

Соня подняла красные воспалённые глаза и прошептала:

– Ну, пожалуйста! Разреши быть рядом… У меня нехорошее предчувствие!

– Ну, что такое! – взмолился Кирилл. – У одного знаки судьбы, у другой – нехорошее предчувствие. Ну, поймите: это уже не шутки! Я не знаю, за какую Европу там борются, но эта борьба уже не на жизнь, а на смерть! – в сердцах он метко зашвырнул использованные батарейки в мусорную корзину. Та, закачавшись, стойко приняла удар на себя, отозвавшись глухим стуком. Потянув за собачку замка-"молнии", Кирилл вскрыл сумку, заглянул внутрь в поисках запасного комплекта, растерянно посмотрел на присутствующих и подчёркнуто-неторопливо закрыл.

– Что-то не так? – Доменико перехватил взгляд Кирилла.

– Да, – совсем растерялся Кирилл. Он поскрёб ногтём переносицу, водружая свергнутые очки обратно. – Это не наша сумка.

«На Майдане начинается движняк. Отмечен резкий рост ультраправых. „Беркут“ мобилизует силы, подтягивая батальоны к эпицентру действий. Провокации переросли в акции вандализма и насилия. Есть жертвы. Прошу расценить это сообщение, как моё заявление о готовящемся в Киеве преступлении». Кирилл перечитал набранный текст в редакторе, поправил пару запятых и в очередной раз отправил сообщение на страницу собственного блога.

– Ещё бы вчера, я сказал, что, скорее всего, к Новому году Майдан рассосётся и переместится в кулуары кухонных сутолок, – проговорил он, отодвигая от себя ноутбук и устремляя взгляд вдаль на пылающие шары оранжевых зарниц в пузатых цилиндрах прогорающих насквозь бочек. – Теперь, наверно, вряд ли.

Они с Джованни грелись у одной из таких "мартенок", трогая пальцами объёмные волны лучистого тепла, и уже битых полчаса околачивались у пятнистого фургона телевещательного комплекса – единственного источника общественных хот-спотов.

– Сигнал совсем слабый, – пожаловался он, – одна надежда законнектиться: торчать вплотную к ним, – Кирилл проверил соединение и облегчённо вздохнул: – Ну, кажется, ушло!

Доменико подцепил с осклизлой талой земли пруток и поворошил красные угли, ощерившиеся с треском и шипением красным оскалом. Аграмантами плетёных кружев искры взметнулись вверх, затмив на мгновение звёзды.

Светотени твистовали на смуглом лице метиса – по заросшим щекам, раздутым крыльям носа, широкому лбу. Борода, сбитая клоками, легко серебрилась, а шикарные смоляные кудри, тщательно напомаженные накануне, теперь свисали бесформенными прядями. Двубортный плащ цвета сухой глины изменил окрас на ещё более невнятный. Засохшие пигментированные пятна грязи перемежались с абрисами мазков сажи, краски, солярового масла. Доброй половины застёжек не доставало – жалкие обрывки нитей ещё хранили память о потерянных пуговицах. Надорванный лацкан трепыхал на ветру, словно вольная птица с надломанным крылом – он бился в напрасных потугах броситься в небо.