Мне сообщили, что причина, по которой невозможно получить вагоны, заключается в том, что железнодорожные чиновники, обладавшие властью, получили предписание не давать британским офицерам никаких «классных» вагонов. Это необходимо, чтобы население на всем протяжении нашего пути не видело в нас представителей державы первого ряда. Англичане, которые не так долго пробыли на Дальнем Востоке, едва ли могли понять особенности восточного сознания в подобных делах. Офицер любой державы, ехавший в вагоне для скота, не только терял на Востоке уважение лично к нему, но ронял престиж страны, которую он представлял, независимо от ее места в сообществе наций. Представитель острова Мэн, ехавший первым классом, стоял бы выше, чем представитель его величества короля, если тот пользовался транспортом для кули. Конечно, это глупо, но чистая правда. На Востоке ваше средство передвижения определяет ваш статус, потому что оно видно всем, а ваши верительные грамоты – нет. Сначала они не знали, какую линию поведения избрать, но потом попросили меня удалить со станции охрану. Я ответил, что сделаю это тотчас же, если они признают, что эти вагоны должны быть прицеплены к моим поездам. Они согласились с этим, и я убрал свою охрану, которая держала станцию в своих руках в течение двадцати трех минут. Я ужинал и ждал, когда смогу двинуться, но в это время мне сообщили, что теперь японцы выставили охрану около моих вагонов и отказались разрешить, чтобы их прицепили к моим поездам. Я подумал, что это уже предел, но, прежде чем перейти к действиям, решил выяснить, в чем причина – если таковая есть – для того, что выглядело как очевидное недоверие. Я посетил японского станционного чиновника, он сказал, что только сейчас узнал, будто эти два вагона вскоре понадобятся, чтобы везти генерала Фуги в Харбин. Я отказался поверить в то, что подобное открытие могло быть сделано именно сейчас, и сказал, что при необходимости возьму вагоны силой.

Все это выглядело крайне неловко, и японцы послали офицера в штаб. Я же отправил своего офицера связи (полковника Франка) найти отсутствующего коменданта станции, который отдал вагоны мне. Японский штабной офицер выразил сожаление, что я не могу получить никаких вагонов для своих офицеров, но заметил, что совершенно невозможно, чтобы поезд генерала Фуги оказался неукомплектован из-за утраты тех двух вагонов, которые я требовал. В это время к нам пробрался старый русский комендант и разнес эти извинения в пух и прах, заявив, что эти вагоны не имеют никакого отношения к поезду генерала Фуги, что они свободны и что они мои. Я решил усилить охрану до восемнадцати человек на каждый вагон и предложил защиту железнодорожникам, которые прицепили их к моему поезду. Все это имело довольно странный вид: в вагонах сидели английские солдаты со штыками наготове, а на земле стояла шеренга японских солдат, охранявших те же самые вагоны. Ни один офицер не явился, чтобы открыто дать им приказ, но они начали исчезать по одному, пока англичане не остались одни.

Вернувшись в мой вагон, мы обнаружили, что его охраняют китайские солдаты. Я спросил, в чем причина, и мне сообщили, что на более ранней стадии инцидента в мой вагон приходил китайский офицер с запиской, в которой меня извещали, что великая дружба, связывающая китайцев с англичанами, не позволяет им допустить, чтобы на их друзей нападали, когда они проезжают по китайской территории. Я поблагодарил их за дружбу и сказал, что англичане всегда способны постоять за себя, в какую бы часть света их ни привел долг. Однако китайцы ничего не хотели слушать и оставались на страже, пока мы не тронулись со станции.

Я не думаю, что в Маньчжоули существовала реальная опасность столкновения войск союзников, но эпизод выглядел совершенно безобразно и мог приобрести международное значение. Моя позиция имела единственной целью поддержание достоинства британской армии. Другие инциденты, связанные с этим небольшим конфликтом по поводу размещения офицеров, хотя и не имели с ним ничего общего, лишь утвердили меня в ее правильности.

Пока все это происходило, я заметил, что мой офицер связи сердито спорит с двумя японскими офицерами по поводу Юнион Джека, указывающего на национальную принадлежность пассажиров поезда. Они показывали на флаг с таким видом, что я сразу понял, что именно он вызывает их раздражение. Когда японские офицеры ушли, я подозвал к себе полковника Франка и спросил о причине спора. Он сказал: «Я могу понять презрение японцев к нашей России: она в упадке и больна, но я не понимаю, почему они хотят оскорбить своего союзника – Великобританию. Японские офицеры, которые только что ушли, спрашивали, кто дал британскому командующему разрешение вешать на поезд английский флаг. Я ответил, что это поезд, который везет в Омск британский батальон, и никакого разрешения не требуется. Японцы сказали, что считают появление любого другого флага на территории Маньчжурии или Сибири оскорблением для Японии. Я возразил им, что это глупость, а если бы английский командующий слышал, что они говорят (оба говорили по-русски), он бы потребовал извинений. Они усмехнулись и ушли». Мы сделали все, что могли, чтобы найти этих офицеров, но нам не удалось этого сделать. Такова атмосфера, в которой нам приходилось спорить из-за мелочей. Она в какой-то степени объясняет неуступчивость обеих сторон и мою решимость.

До Читы мы добрались без каких-либо серьезных инцидентов. Хлеб и тренировки лошадей задержали нас на целый день, а трудности с получением локомотивов отняли часть еще одного, пока я в отчаянии не пошел с группой солдат в депо и не заставил машиниста вывести его паровоз. Сам я поехал на тендере и едва не лишился зрения от раскаленной копоти, вылетавшей из трубы, а майору Брауни, который в это время стоял караульным позади машиниста, она прожгла дырки на мундире. Этот акт насилия обеспечил локомотив не только для моего поезда, но и для всех остальных.

Я разбил свои очки, и мне понадобилось раздобыть новые. Выйдя в город, я зашел в магазин ювелирных изделий и оптики и разговорился с хозяином. К разговору присоединились другие посетители, и нам рассказали о том, что мать прежнего хозяина была убита во время большевицкой оккупации города. В один из тех дней советский комиссар и красные солдаты пришли в магазин и хотели ограбить склад. Мать хозяина, пожилая дама старше шестидесяти лет, которая присматривала за магазином, стала возражать против такого грабежа. Комиссар приказал красноармейцу заколоть ее штыком, что тот и сделал. Потом они прошли внутрь, забрали все ценности и заперли помещение, оставив мертвую женщину лежать на полу. В течение нескольких дней они не давали разрешения соседям достойно похоронить ее, под предлогом, что она контрреволюционерка. По тому, как выглядел магазин, было ясно, что красные солдаты большие мастера в делах такого рода, но подобные истории столь многочисленны, что меня тошнит повторять их.

Следующим интересным местом было озеро Байкал, или, как его называют русские, «море Байкал». Мы подъезжали к этому знаменитому озеру очень холодным субботним вечером, и задолго до того, как мы достигли его берегов, изменение в атмосфере указало на присутствие глубоких, чистых и холодных вод. С запада на озеро налетел сильный ветер, который, с яростью набрасываясь на огромные волны и пену, заставлял их беспорядочно биться о каменистый берег. Слепящий снег, смешанный с брызгами воды, придавал чернильной ночной тьме странный и мрачный вид. Сопровождавший нас казак Марк затянул народную песню о чудесах Байкала, которая в переводе моего офицера связи в точности соответствовала тому, что мы видели. Мы закрыли вторые рамы, проверили двери и легли спать. Я боялся, что до утра мы проедем озеро и не увидим при свете дня самую интересную часть нашего путешествия. Проснувшись очень рано, мы обнаружили всю картину настолько изменившейся, что это казалось чудом.