– Они обрушат на нас все, что имеют, слишком много грязи. Все будет по-настоящему, – добавил он.

Но за этим столом никому не была нужна его правда.

– Мы к этому готовы, – отозвалась София.

Михаил покачал головой:

– Никто из нас к этому не готов.

– Мы все рассчитали, и до сих пор все шло по плану, – продолжала Бринкман.

– До сих пор нам везло, – возразил Асмаров и снова застучал вилкой о фарфоровую тарелку.

– Тем не менее все шло по плану, – подал голос Майлз. – Мы можем позволить себе расслабиться, Михаил. В конце концов, это не менее важно.

Русский обвел взглядом компанию за столом.

– Мне нет смысла что-то вам объяснять, – сказал он. – Все мы бывали в переделках. И никто никогда не оказывался готов к этому. Или как?

– Я готов, – отозвался Альберт, выдержав паузу.

Михаил пожал плечами.

– Хорошо. Никто не готов, кроме Альберта.

В этом месте он, наверное, должен был улыбнуться. Но не сделал этого.

* * *

Майлз лежал в кровати и читал журнал о парусниках. Санна смывала косметику в ванной, оставив дверь приоткрытой.

– Зачем он говорил нам все это? – спросила она.

Ингмарссон пролистнул несколько страниц.

– Кто?

– Михаил.

Майлз поднял глаза на Санну. Та протирала веки ватным диском.

– Просто захотел напомнить, что все серьезно.

– Я и без него это понимала. Зачем портить людям настроение?

– Пожалуй, ты права, – проворчал Майлз, переворачивая страницу. На развороте красовался белый круизный катер 1922 года выпуска, обновленный до первоначального блеска.

– И потом, София… – добавила Ренберг тише.

«София, – повторил про себя Ингмарссон. – София Бринкман – это проблема. Вечно отстраненная и недосягаемая. Иногда рассудительная и спокойная, но чаще неуправляемая. Откуда в ней только берется такая сила? Из аэропорта я вез другую Софию…»

– Майлз? – позвала Санна из ванной.

Она стояла, слегка запрокинув голову, и смотрела на него. На лице у нее лежала мыльная пена.

– Я слышал, что ты сказала, – отозвался Ингмарссон. – Да, София чем-то обеспокоена. Ты тоже это заметила?

Ренберг открыла кран, ополоснула лицо под струей и снова закрыла.

– Да, и я хотела бы знать причину ее беспокойства.

Майлз долистал журнал до конца, просмотрел анонс – «Моторные лодки» – и вернулся к началу.

– А какие здесь могут быть причины? – спросил он.

– Разве не те же, что и у всех нас?

– А какие у всех нас могут быть причины для беспокойства?

Санна прислонилась к дверному косяку и промокнула лицо полотенцем.

– Что бы там ни говорил Михаил, не думаю, что кто-то из нас рассчитывает, что и в дальнейшем все будет идти так гладко.

– Это почему?

– Закон природы. Она во всем соблюдает баланс. – Теперь полотенце висело у Санны на руке. – Волна откатилась – теперь все ожидают удара. Разве это не то, что волнует Софию?

Майлз закрыл журнал.

– Нет, – сказал он. – Это не то, что ее волнует.

– Тогда что? Альберт?

– Да, – ответил Ингмарссон. – Альберт.

Переехав в Прагу, Майлз и Санна сразу привязались к Альберту. Подросток-инвалид, он успел испытать за свою жизнь слишком много, и они хотели хоть чем-нибудь ему помочь. Они вошли в его жизнь и сами выбрали в ней роли. Оба старались проводить с Альбертом как можно больше времени, планировали его занятия по школьной программе, давали уроки. Их отношения с мальчиком с самого начала складывались легко и естественно. Майлзу и Санне удалось создать Альберту по крайней мере некоторое подобие нормальной повседневной жизни. А София ничего этого будто не замечала. Они понимали ее чувства. Безусловно, она была им благодарна, но в то же время испытывала нечто вроде ревности. Ведь то, что они делали, было частью ее материнских обязанностей. Это благодаря Ингмарссону и Ренберг Альберт с некоторых пор стал для Софии воплощенным укором совести.

– Альберт? – повторила вопрос Санна.

– Полагаю, София прекрасно понимает, что ее ждет. Чем ближе развязка истории Гектора и Томми, тем острее назревает конфронтация между Альбертом, Йенсом и Лотаром.

Санна не глядя погасила в ванной свет, прошла босиком по деревянному полу, легла рядом с Майлзом в постель и прижалась к нему. От нее пахло цветущим лугом, как всегда.

– И как он это воспримет? – спросила она.

– Будет переживать, – ответил Ингмарссон. – Как и все мы.

– Тогда мы должны быть с ним, потому что она не сможет его защитить.

– Мы должны быть и с ним, и с ней.

– А почему она сама не говорит об этом?

– Потому что не может.

– Почему не может?

– Цена вопроса – десятки тысяч крон.

Санна повернулась на бок, глядя в темноту комнаты.

– Мне нравится видеть Альберта счастливым, – сказала она.

– Мне тоже, – отозвался Майлз, заключая ее в объятия.

Они являлись Томми по ночам, голые и мертвые. И разговаривали с ним, хотя он никогда не понимал их. Они перебывали здесь все – коллеги, которых он убил. Беспокойно бродили по комнате, бормотали что-то невнятное, мешали спать.

В три часа ночи Янссон вдруг осознал, что лежит на спине в постели и пялится в потолок. Сна у него не было ни в одном глазу.

Не одеваясь, он спустился по лестнице на первый этаж, в гостиную. Там было тихо и чисто – как в клинике. Моника гордилась бы им.

Она смотрела на Томми с фотографии на письменном столе. Это был семейный снимок в золоченой рамке – ради него они специально ездили к фотографу. Моника, Томми и девочки – Ванесса и Эмили. Сколько лет прошло с тех пор? На снимке Томми выглядел молодым и стройным – стильная рубаха под не менее стильным пиджаком. Девочки веселы, Моника сияет, как солнце. Прошлой зимой она покончила с собой за этим кухонным столом. А девочки живут на севере с теткой и ее блаженным идиотом-муженьком. Янссон с ними не общается. Разве что посылает деньги на Рождество и на дни рождения девочек. Но что бы там кто ни думал, ему страшно их не хватает.

Томми вытащил из стола портфель и снова ступил на лестницу. Ниже уровня земли, рядом с кладовкой, находилась еще одна запертая комната. Ключ от нее висел на шее у Янссона, на цепочке. Он отпер дверь и нащупал выключатель. Простая лампочка на потолке залила помещение белесым светом.