– Что ты о себе думаешь, в конце концов?! – заорал на него Горман.

Он стоял в постели голый на четвереньках. Розита держала в руке его член и тоже строго смотрела на Йенса. Тот удалился, закрыв за собой балконную дверь.

– Я с тобой говорю! – закричал вслед ему Кевин. Вставать и догонять ему не хотелось. Шлюха была важней, так что вместо погони он принялся громко стонать.

Йенс перегнулся через перила. Внизу плескалось море. В плену у Игнасио Валь почти не имел возможности общаться с кем-нибудь извне. Ему запретили звонить, лишили возможности пользоваться компьютером и электронной почтой. Горман не спускал него глаз. Даже будучи накачан наркотиками, он не давал Йенсу ни минуты свободы.

И это было, пожалуй, самое страшное. Оставшись на несколько мгновений наедине с собой, Валь не чувствовал ничего, кроме опустошенности.

На море был штиль, а у горизонта висел раскаленный шар солнца. Йенс посмотрел на свои туфли. Вероятно, эта опустошенность и была накопившейся за всю его жизнь тоской и обидой – подавленной, спрессовавшейся в душе, ставшей частью его личности. Даже здесь ему не хватало воздуха. Этот дьявол Горман душил его и на расстоянии.

В каюте рассмеялась Розита, и Кевин подхватил ее смех.

Йенс подставил лицо морскому ветру. Он наслаждался этим приветом из другого мира – более теплого, частью которого Валь никогда не был. В том мире звучала музыка, и люди общались друг с другом потому, что им так хотелось. Йенс скучал по Софии. Мечтал вырваться из этого ада вместе с Лотаром. Но такая уж, как видно, у него была судьба – жить под наблюдением, перевозить на кораблях наркотики. Когда он больше не будет им нужен, его убьют. Лотара тоже.

Не лучше ли в таком случае спуститься в каюту к Горману и шлюхе и нанюхаться до смерти? Наркотики губительны для его организма – когда-то давно Йенс понял это на собственном опыте. Тогда он всыпал в себя по полной программе, и передозировка вызвала остановку сердца. Но на какое-то мгновение Валь успел почувствовать непередаваемую легкость. Свободу.

В какой-то мере роль наркотика для него играл кофе. Но с этой зависимостью Йенс худо-бедно справлялся. Иногда он чувствовал еще и непреодолимую тягу к алкоголю. Убеждал себя, что и это под контролем, хотя и знал, что нет.

Теперь из каюты доносились другие звуки. Хрипловатый голос Розиты, которая как будто уговаривала Гормана, взывала к его разуму. Потом она стала кричать. Сквозь стеклянную дверь Йенс видел, как Кевин ударил ее кулаком в лицо.

Он вошел в комнату. Розита с вытаращенными в ужасе глазами обогнула кровать и встала за его спиной. Нижняя часть ее лица была залита кровью. На месте одного из передних зубов зияла дыра.

Голый Кевин Горман встал перед Валем:

– Отойди.

– Нет.

Горман захохотал, запрокинув голову, и наотмашь ударил Йенса по щеке. Тот не двинулся с места. Вторая пощечина была оглушительнее первой. А после третьей Валь схватил Кевина за горло. Воспользовавшись возможностью, Розита схватила вещи и шмыгнула в коридор.

Йенс сжал пальцы. Горман улыбался. Он чувствовал себя непобедимым, и его противнику ничего не оставалось, как ослабить хватку.

– Молодчина. – В хрипе Кевина было все – ненависть, радость, кокаиновое возбуждение. – А знаешь, почему я никогда не снимаю со своей «пушки» глушитель?

Валь не отвечал.

– Чтобы иметь возможность в любой момент пристрелить Лотара, где бы мы ни находились. Помнишь, я обещал тебе пристрелить сопляка? – Горман оскалился, обнажив кривые желтые зубы. – Помнишь?

Йенс молчал.

– Я не даю пустых обещаний, – заявил его подельник.

Последняя его фраза прозвучала почти радостно, после чего он плюнул Валю в лицо. Это было неожиданно. Некоторое время Кевин изучал реакцию Йенса, а потом плюнул еще раз. Йенс не двигался. После третьего плевка Горман поковылял к столу, распотрошил пакет и длинными толстыми пальцами всыпал в каждую ноздрю по хорошей щепоти белого порошка.

Затем он снова повернулся к Валю. Белые разводы у него под носом походили на усы Гитлера.

– Все будет хорошо, парень, – заверил Горман голосом доброго дяди.

Эдди Боман изливал себя в этих ударах.

Они сыпались на боксерскую грушу градом – глухие, профессиональные, тяжелые. Рикард Эгнелль не оставлял Эдди в покое ни на минуту, и тот видел смертельный блеск в его глазах. Запоздалое раскаяние походило на агонию. Боман понимал, насколько опасно распаляться, и старался не давать воли воображению, но здравый смысл если и побеждал, то ненадолго. Чувство вины стало его одержимостью, а борьба с ним – частью повседневной жизни. Вещи в мире Эдди утратили четкие очертания. Ложь и правда – все смешалось. Он потерял ориентацию, стал сомневаться во всем.

А теперь еще эта София Бринкман… Мысли о ней будоражили Бомана не меньше. Он слышал ее голос, чувствовал ее присутствие. Она была рядом с ним – в том же смысле, что и Рикард Эгнелль. Призрак Софии уже преследовал Эдди – еще до того, как он успел убить ее.

Удары сыпались градом – глухие, тяжелые. Боман работал, пока у него не обмякли все мышцы, после чего рухнул тут же, под грушей, не пытаясь кричать и дрожа всем телом. Боксерские перчатки со стуком ударились о пол.

Некоторое время Эдди лежал на спине и смотрел в потолок. Кровь колотила в виски, бешено пульсировало горло. Этажом выше соседка упражнялась на поперечной флейте. Красивая мелодия успела набить Боману оскомину, а сейчас и вовсе грозила нагнать тоску.

Он вскочил.

Встал под холодный душ, наблюдая, как мыльная вода утекает в сливное отверстие.

Затем Эдди надел штаны, но выше пояса остался голым, чтобы пропотеть, пока не вышел из квартиры. На кухне он включил кофейную машину. Серый кастрат породы шартре, Мэнни сидел на подоконнике и смотрел куда-то за окно. Его назвали в честь боксера Мэнни Пакьяо[12].

Эдди взял кота на руки и прижал к обнаженной груди. Мэнни был мягким и теплым – то, что Боману было нужно. Высвобождаясь из объятий хозяина, он оставил на его предплечье царапину.

Потом кот спрыгнул на пол.

Эдди допил утренний кофе, взял телефон и принялся стирать все, связанное с Софией Бринкман. События, имена, адреса – все, что он слышал под окном дома ее матери. Он будет делать только то, о чем попросит Томми, – не более. Отныне он не допустит в свою голову ни одной самостоятельной мысли на эту тему. Просто покончит с ней и освободится. С каждой минутой Боман все больше убеждался, что так будет правильнее всего. Он потянулся за верхней газетой в стопке на столе. Эдди Боман читал обе стокгольмские утренние газеты – внимательно, страница за страницей и непременно в бумажном варианте. Это был его утренний ритуал. Имена журналистов тоже кое-что для него значили. Сейчас Эдди читал статью Каролины Бергер – скандального репортера, известного своими разоблачительными материалами.