Собрались мы группой психологов, обсудили план проведения занятия. И вот – вечер самого семинара/встречи/занятия, назовите, как хотите, только бы мне поскорее перепрыгнуть через это пренеприятнейшее воспоминание!!!

Еще одна небольшая преамбула, чтобы было понятно, отчего ж я была настолько не подготовлена к тому, что случилось в тот вечер. Дело в том, что мое общение с воспитательницами (перейдем на женский род, с мужчинами-воспитателями мне работать не приходилось, хотя я слыхивала, что таковые существуют, и даже в нашем городе…). Обычно психолог в детском саду – предмет желанный. (Я сказала: «Обычно».) Скажем так, у воспитательницы есть проблема, она зовет психолога. Устроено таким образом, что к каждому садику приписан свой психолог. Существует так называемая модель, у нас есть своя тайная цель, подразумевающая, что мы непросто «обслужим» какой-то определенный проблемный случай, а научим воспитательницу, что делать с подобными случаями в будущем. Разумеется, воспитательница знает, что от прихода психолога работы не убавится, просто она изменит свой характер. Конечно, необходимость поиска ошибки в работе, необходимость изменений в себе, в стиле работы вызывает определенный негативизм у воспитательницы (а у кого бы не вызвал? Работа с психологом всех раздражает), однако… Однако один на один мы справляемся с этим. Помогают общие (воспитательницы с психологом) успехи («Сара, я знаю, что это непросто, но помнишь, как замечательно это сработало с родителями Ханы? И сейчас у тебя получится. Я даже ни капельки в тебе не сомневаюсь!»), конкретность мотивации («Все перепробовала, а Давид все хулиганит, сладу нет с ним. Что делать?»), личные отношения и кое-какие секреты из профессиональной копилки.

Что же случилось в тот вечер, что превратило группу бойцов педагогического фронта в компанию разнузданных, подростково-негативистских, бабски-базарных, змеино-шепчущихся и лишь очень-очень частично сотрудничающих… кого? Помните термин «трудновоспитуемый», был такой в моем детстве? Так вот, это была компания труднообучаемых. Кто бы мог поверить, что передо мной в комнате сидят двадцать пять строгих менторш молодого поколения? Вот парочка пьющих кофе из бумажных стаканчиков (надпись при входе в класс гласит: «Запрещено вносить напитки»), увлеченно делящихся новостями, не обращающих внимания на окружающих (и на меня? И на меня…). Вот сидящая с краю, насупленная, сплетшая руки а-ля «не подступись» девушка, позволяющая себе отвечать на телефонные звонки или писать эсэмэски, а тут несколько откровенно зевающих. А кто же со мной? Вот они, их двое. Одна с видом отличницы-ботанички заглядывает в глаза и ловит каждое слово, вторая веселая хохотушка, ага, узнаю ее по участию в пилотной работе, значит, знает, о чем пойдет речь, уже замотивированная, уверенная в себе, поскольку имеет представление о материале и может блеснуть передо мной и коллегами.

Вечер после работы… Никто не хочет учиться, даже если учение решит им в будущем массу проблем, даже если упражнения, которым они научатся, помогут и им самим справляться с тревогами, страхами, избежать психосоматических реакций. Ну а чуточку терпения? А я не устала? А я не после обычного рабочего дня? А я не оставила дома голодного мужа и любимого ребенка?

Короче, три часа сплошного разочарования. Практически исполняя клоунские трюки, пойдя на уступку – пообещав отпустить на четверть часа раньше («…если мы успеем пройти весь материал, вы ж понимаете, не я решаю»), я дожила до конца этого самого моего неуспешного выступления на арене и, встретившись с подругами, проводящими «урок» с другими группами, убедилась, что и у них положение не намного лучше. Решили, что перед следующим занятием засядем за проработку мотивационной части.

Почему приняли программу в штыки? Может, это не программу, а нас приняли в штыки? Бросаем идеи: это был вечер, все устали, слишком много проектов, слишком много требований предъявляется к воспитателю, теперь они еще ответственны и за стрессоустойчивость? То есть, если у ребенка страхи, значит, опять воспитательница не доработала? А может, перемена позиции психолога? Воспитательница привыкла, что психолог приходит к ней на помощь, выслушивает, сочувствует. В том числе сочувствует и сверхзанятости, а теперь – что же: и психологи тоже «грузят»?

В общем, все вместе стали думать, как облегчить им научение. (В том, что мы обязаны «скормить» воспитателям эту программу, у нас сомнений не было.) «А почему бы нам не сделать то, что мы лучше всего умеем делать?» Разумная мысль! «Возьмем-ка мы карточки да предложим им самим рассказать нам, что им мешает, а что помогает». На том и порешили.

Поделили все имеющиеся на работе наборы карточек. Я «отхватила» себе «Мерлина» (я его люблю), «Экко», «Аниби», «Очки», «Хабитат».

Конечно, задание было с подвохом. Мы попросили воспитательниц выбрать карточку, метафорически отражающую роль воспитателя, какой они ее видят, а в процессе беседы в кругу каждому я задавала вопросы по поводу важности обучения детей выражать свои эмоции, описывать происходящее с ними, «перерабатывать» отрицательное переживание, учиться правильно дышать и т. д.

Эта встреча настолько впечатлила меня, что мне жаль было сразу расставаться с этой колодой, хотелось поделиться с коллегами, потому и сохранила карточки в сумке. А сейчас отсканировала их для вас.

Почему впечатление от встречи было настолько сильным? Во-первых, волшебство эмпатии – из мелкопоместных фурий наши «студентки» превратились в знакомых нам людей – да, фрустрированных, да, перегруженных эмоционально, – но сотрудничающих, ответственных и, разумеется, понимающих, насколько необходимо учиться новому в новой для города реальности (я имею в виду ракетные обстрелы).

Второе сильное впечатление – одиночество воспитателя. Думаю, в России, где детские сады состоят из многих групп, где есть коллектив воспитателей, обслуживающий персонал, дирекция, воспитателю есть с кем поделиться успехом и провалом. Не то в Израиле, где детский сад состоит максимум из двух групп! Воспитатель один несет ответственность и за физическую сохранность ребенка, и за его эмоциональное состояние, и за его подготовку к школе. От воспитателя ждут рекомендаций по поводу трудностей ребенка, то есть, если требуется – направления к логопеду, физиотерапевту или психологу, кроме того, он должен взаимодействовать с родителями и т. д. и т. п. В каждом саду есть помощница, но по статусу она занимает ступеньку ниже воспитательницы, и те, как правило, помнят об этом и не воспринимают помощниц как равных себе партнеров.

И наконец, третье преприятное впечатление – это эффективность работы с карточками. Приведу несколько примеров из той встречи.

Итак, задание: «Выберите карточку или несколько карточек, метафорически изображающих роль воспитателя, как вы ее видите».

Отвечает Мишель – ухоженная, самоуверенная и наиболее раздражавшая меня на предыдущей встрече. Когда я на прошлом нашем занятии объясняла схему описания неприятного переживания и попросила Мишель выразить какое-то ее негативное чувство, она, глядя мне в глаза, заявила: «Мое неприятное переживание – это участие в сегодняшнем семинаре. Психолог не дает мне спокойно пообщаться с подружкой, заставляет участвовать в упражнениях. Меня это раздражает. Я чувствую усталость и раздражение. Оно разливается по всему моему телу». К слову, между занятиями я провела некоторую партизанскую работу. У Мишель не было на занятии учебника, что затрудняло ее участие в общей работе. Она пожаловалась, что не пришла на встречу с инспектором, когда та раздавала руководства по проекту, а впоследствии учебники почему-то кончились. Между занятиями я раздобыла для нее руководство и с психологом детского сада передала ей. Мишель оценила мой жест. Ее взгляд обрел теплоту. Мишель показывает карточку, на которой изображены множество масок, висящих на стене, и ребенок, разглядывающий эти маски.