женщина? — спокойно спросила она, съедая свой тост. — Что за женщина, которую мы видели на съемках в тот вечер?

— Ах, знакомая, еще с детства. Сестра бывшего портного моей матери.

Я научился лгать на лету. Это меня смутило. Либо я быстро деградирую, либо этот порок уже был присущ мне и легко проявился, стоило условиям измениться. Как будто изменение обстановки вокруг меня меняло меня самого.

Море качалось перед нами.

— Приоткрой-ка окно, впусти воздух… Я так люблю запах моря.

Я открыл окно.

— Как бы ты прокомментировала то, что две женщины занимались любовью с Педро Орсе? — спросил я.

Она задумалась, поджав губы.

— Помнишь женщину в «Гроздьях гнева», которая кормила грудью голодного мужчину?

— Да.

— Я думаю, это одно и то же… У них есть чем помочь беспомощным, и они это делают. Полагаю, это и есть добродетель. Две незабываемые сцены.

Я не удержался.

— Какое у тебя прекрасное тело, — сказал я, — оно утоляет жажду, утешает в одиночестве.

Она окинула меня взглядом, полным и упрека, и порицания, как верующий смотрит на богохульника, насмехающегося над священными ценностями. Я сразу же сменил тему:

— На телевидении появились новые статисты, совсем не похожие на прежних.

— Думаю, я знаю некоторых из них, — сказала она.

— Правда?

— Да… Это жены бывших бизнесменов, у которых конфисковали или арестовали бизнес.

Она продолжила нервным голосом:

— Словно кто-то нас всех там собирает… Не сожгут ли нас в одну ночь? Кто знает, что придет в голову «этим»…

— Нет, милая, — сказал я.

— Я преувеличиваю, но мне страшно. Я больше не пойду туда. На днях я встретила одну из моих бывших учительниц, она искала помощника для книги, которую собиралась написать… Предложила мне.

— Ей известно, что стало с твоим отцом?

— Я рассказала. Она ответила, что не имеет ничего против и слишком стара, чтобы бояться.

— Ты согласишься?

— Да. В любом случае на телевидении мне не место.

Я с облегчением узнал, что Сыла больше не появится на съемках, тот факт, что она и мадам Хаят могут пересечься в одном месте, заставлял меня нервничать.

— Лучше делать то, что любишь, — сказал я.

Начался дождь.

— Закрой окно, — сказала она, — мне немного холодно.

Я поднял стекло.

— Выпьем еще чаю? — спросил я.

— Давай… Здесь хорошо… Я скучала по морю.

Мы пили чай, молча глядя на море.

— Какая твоя самая большая мечта? — спросил я.

Она поджала губы, задумалась.

— Жить в безопасности… Это моя самая большая, даже единственная мечта на данный момент. Насчет будущего не знаю.

Потом она спросила меня:

— А какая твоя самая большая мечта?

— Читать лекции в университете… Преподавать литературу.

— Твоя мечта проще.

— Да… Но я очень мечтаю об этом. Ты знакома с мадам Нермин и Каан-беем?

— Нет, но наслышана.

— Завтра утром мадам Нермин читает лекцию, пойдем вместе? Хочу, чтобы ты ее послушала.

Она согласилась:

— Завтра у меня нет занятий, пойду с тобой.

Я был очень счастлив и сам был удивлен тому, насколько счастливым могу быть.

Дождь усиливался. Между мной и Сылой возникла сильная и особенная связь, состоящая из общих вкусов, схожего происхождения, литературы и, самое главное, постигших нас бедствий. Но мы не знали, что делать с этой связью, не могли решить, остаться ли нам друзьями, наперсниками или стать возлюбленными. Я думал, что эта нерешительность была связана с неуверенностью в наших чувствах. Много позже я сказал ей: «Нам потребовалось слишком много времени, чтобы решиться быть вместе». «Да нисколько, — ответила она мне. — Труднее всего было решить, будем ли мы делать это в гостиничном номере или нет». Меня поразил ее приземленный расчет, игнорирующий требования момента, не принимающий во внимание желание и похоть. Но мир, связанный молниями мятежных нейронов, которые мы называем чувствами, столь нелеп, что ее холодный расчет, который так сильно поразил меня, не менее сильно меня и привлекал. Мне захотелось сломать этот безжалостный расчет и рассмотреть, что скрыто за ним. Я думал, что найду там искрящееся тепло, которое чувствовал, когда ее рука касалась моей, и что свет, привнесенный литературой, сделает меня счастливым. В самые неожиданные моменты Сыла подогревала эту мечту, словом, взглядом, прикосновением, а иногда и слезой приоткрывая мне мягкую, сладкую сущность под твердой коркой.

— Скажи мне, — спросил я, когда мы возвращались, — что бы ты сделала в первую очередь, если бы у тебя снова появились деньги?

Сыла ответила без колебаний:

— Купила бы духи.

— Духи?

— Они самые… Я чувствую себя неполноценной без запаха, к которому привыкла.

Это прозвучало как слова маленькой девочки, повторяющей за матерью.

Высадив ее у дома, я вернулся к себе, припарковал машину в одном из закоулков, купил полбуханки хлеба, сыр и банку пива в одном из бакалейных магазинов по дороге и пошел домой. Мое удушающее одиночество закончилось. Я скучал по мадам Хаят, но мне также нравилось проводить время с Сылой. Они совсем не были похожи, скорее, они были совершенно противоположными персонажами. Мне вспомнились слова мадам Нермин: «В литературном произведении следует избегать резких контрастов, излишне резкие контрасты удешевляют текст… Или если вы хотите создать резко контрастирующие характеры, то следует использовать этот контраст для создания целого».

Знание того, что на следующее утро я встречу Сылу, придавало мне уверенности. Я понял, какой это подарок — засыпать, зная, что на следующий день ты сможешь поговорить с кем-нибудь. Мне было интересно, где сейчас мадам Хаят, но мои тоска и любопытство немного утихли в сравнении со вчерашним днем. Мои чувства так быстро менялись. Я чувствовал себя как здание, фундамент которого треснул от сильного толчка, и внутри уже ничто не было прочным и надежным. Я словно слышал внутри себя скрежет разорванной арматуры.

Я вышел на балкон и посмотрел на улицу. Там не было прежней толпы, словно народу, приходившего туда, с каждым днем становилось меньше. Я разделся и лег спать.

Утром я ушел без завтрака. Сыла села в машину, держа два пирожка в руке, и сказала: «Я и тебе купила». Мы шли в университет молча, поедая горячие пирожки. Это было просто чудесно. Ее красота полностью завладела моим вниманием, как хороший роман, и за это я был благодарен.

В аудитории, как всегда, было многолюдно. Мы сели на одном из последних рядов. Когда мадам Нермин вошла в класс, Сыла наклонилась ко мне и прошептала на ухо: «Какие стильные туфли».

Мадам Нермин говорила, щелкая дужками:

— Писатели, как животные, слышащие звуки и чувствующие запахи, которые не слышны человеку, могут воспринимать многие события и эмоции, которые выше или ниже уровня человеческого восприятия, способны осознавать бесформенные и безымянные желания, скрытые