Да, Садиг мог спросить, есть ли у меня братья или сестры. Но Крис тут ни при чем, я обещала маме.

Вернувшись к себе, я торопливо, пока не выветрилось из памяти, записала все непонятные слова из его истории в особый блокнот. На отдельной страничке, под заголовком «Урду», хотя помнила, что он говорил и по-арабски, так что слова могли оказаться и из другого языка.

Ами — мама

Дади — бабушка

Дада — дедушка

Закира — проповедник?

Рикша — трехколесный велосипед с мотором

Меджлис — ?

Мушк — фляга

Ноха — религиозное песнопение, печальное

Мухаррам — месяц

Шиит

Суннит

Джамун — фрукт

Чача — дядя

Дупатта — шаль?

Имена собственные я тоже записала, хотя прежде никогда этого не делала. Шариф Мухаммад. Дина. Джафар. Аббас. Хусейн. Сакина. Я записывала их, чтобы отделаться от образов, обрушенных на меня Садигом, а вовсе не потому, что хотела запомнить людей, о которых он рассказал.

Покончив с новым списком, я перевернула несколько страничек назад — к маленьким словарям на тагальском, мандаринском китайском, суахили и испанском. Это было подарком от бабушки — не сам блокнот, а слова из него.

Бабушку Фэйт муж бросил, когда моя мама была совсем маленькой. Но когда ее сын — мой Дядя Рон — поступил в колледж, а дочь — моя мама — заканчивала школу, она начала путешествовать по свету. Мою маму она оставила на попечение Прадедушки и Прабабушки Пелтон.

Мама говорила, что в душе Бабушка Фэйт была цыганкой.

— Думаю, это у нее в крови, — вздыхала она. — Человек мира. — Мама неопределенно взмахивала рукой, словно указывая на все уголки планеты сразу, и некоторые из них, надо сказать, довольно жутковатые.

Что такое граница между государствами, мы ощущали вполне отчетливо, так как жили в пригороде Сан-Диего. Но полагали, что следует охранять ее тщательнее. Мы с Крисом никогда не были в Мексике. Вообще никогда не выезжали из страны, вплоть до большого путешествия перед поступлением в колледж.

Экстраординарным членом семьи была именно Бабушка Фэйт, от нее в прямом смысле исходил аромат дальних стран. Она не любила, когда ее звали бабушкой. По крайней мере, по-английски. Каждый год она называла себя по-новому и учила нас с Крисом слову «бабушка» на новом незнакомом языке, выученном ею в очередном путешествии.

После Центральной Африки она была Абуэла[59]Фэйт. На следующий год, проведя несколько месяцев в Восточной Африке, стала Биби[60]Фэйт. Вернувшись с Филиппин, превратилась в Лола[61]Фэйт.

Всякий раз, возвращаясь домой, она учила нас новым словечкам; только слегка морщилась, когда Крис нещадно уродовал звуки, и одобрительно кивала мне за точное произношение.

— У тебя отличный слух, Джо, — говорила она. — Это дар небес, не все люди им обладают.

А потом она устраивала нам экзамен. По словам, означающим «бабушка», или цифрам, от одного до десяти, или названиям цветов, или как поздороваться и попрощаться. Я всегда была готова, потому что записывала все новые слова в специальный блокнотик и старательно повторяла их перед очередным приездом Абуэлы-Биби-Лолы Фэйт. Крис никогда ничем подобным не занимался. Для него это было забавной игрой, уже через пару дней все новые слова благополучно выветривались из головы, и он, как прежде, звал бабушку просто бабушкой. Но я — другое дело, я честно хранила ее новое имя, пока она не отправлялась в путешествие за следующим.

В прошлом году, вернувшись с Тайваня, она именовалась Ва’ипо[62]Фэйт.

— Имей в виду, это бабушка по линии матери, — уточнила бабушка. — Для бабушки с отцовской стороны существует другое слово. Так устроены многие языки: по самому слову можно понять, в каких отношениях состоят люди, по отцу или по матери они родственники, объединяют их узы крови или заключение брака. Слова таких языков сами по себе представляют генеалогическое древо. Думаю, это отражает важность семьи и семейных связей в подобных культурах. Нам всем неплохо бы этому поучиться, вместо того чтобы твердить без конца о семейных ценностях. Всякий раз, когда бросаются подобными выражениями, это означает, что люди пытаются скрыться от собственных проблем.

Обычно, когда бабушка произносила нечто в таком роде, мама закатывала глаза и искала поддержки у брата. Однажды я слышала, как Дядя Рон сказал:

— У мамы талант к ассимиляции, Энджи. Полагаю, в ее работе это только на пользу. Но я понимаю, что ты чувствуешь. Иногда я и сам беспокоюсь. Порой она заходит чересчур далеко — воспринимает свою деятельность в качестве евангелической версии Маргарет Мид.

Это замечание засело у меня в голове, и я навела справки. Маргарет Мид, женщина, превратившая антропологию в науку, которая в равной степени учится у других культур, а не только изучает другие культуры, благодаря ее усилиям все ценности стали относительны, не оставив места абсолютным истинам.

— Похоже, она несколько отдаляется от нас. Я люблю ее. Но не всегда понимаю, откуда она такая взялась. — Дядя усмехнулся, а мама только покачала головой.

Именно из-за Бабушки Фэйт я перешла из Христианской академии, где неважно преподавали иностранные языки, в обычную школу. Четыре года я изучала там испанский и французский и полагала, что владею обоими языками достаточно свободно. Именно из-за Бабушки Фэйт я выбрала колледж в Чикаго, при университете, предлагавшем огромный выбор языков для изучения, — и готова была не только покорять Европу, но углубиться в более экзотические и менее романтичные языки, справляться с абсолютно новыми звуками и буквами.

Я пробежала взглядом по странице со словами на суахили (занятия по этому предмету начинались уже на следующий день), после нашей с Крисом поездки этим летом словарик получился довольно длинным.

Сразу после окончания школы, еще до того, как я решилась спросить маму о цвете моих глаз, мы с Крисом и группой ребят из нашего летнего лагеря под руководством Дяди Рона отправились в Африку к Бабушке Фэйт. Последние несколько лет она работала там в миссионерской организации. Бабушка Фэйт была координатором поездки с африканской стороны. Мы прибыли в жалкий городишко в окрестностях Найроби в Кении. Там говорили на суахили, так что Бабушка Фэйт, разумеется, тут же превратилась в Биби Фэйт. Работа у нас была простая — раздавать детишкам обувь.