— Вернись домой.

Вот чем все в итоге заканчивалось. Отец не слышал ни одного его слова! Он хотел, чтобы все было как раньше, но ничего уже нельзя было вернуть. Леон только пожал плечами:

— Я дома.

— Ох, глупый мальчишка, — вздохнул отец, и его глаза наполнились слезами. Он отвернулся и уставился в окно.

Леон просто не мог этого вынести. Не мог видеть его таким расстроенным. Ему хотелось обнять отца, но, когда он уже был готов это сделать, на пороге комнаты вдруг выросли два француза. Они стояли, скрестив руки на груди, всем своим видом заявляя, что отец Леона — нежеланный гость в этом доме.

Тот почувствовал их присутствие, обернулся и кивнул, словно понял все без слов.

Затем обнял сына и быстро отстранился. Леону хотелось похлопать его по спине, утешить, сказать что-то, но он просто не знал, с чего начать. Юноша молча проводил отца до двери. Они обменялись рукопожатием, формально, словно чужие люди, у которых даже не было возможности поговорить друг с другом. Отец поднял воротник плаща и осторожно перешел по хрупким доскам через грязный ров.

Входную дверь полагалось сразу же запирать, но Леон провожал отца взглядом, пока тот шел по улице вдоль заколоченных домов. К тому моменту, как отец свернул за угол, злость, бушевавшую в душе юноши, сменило чувство глухой печали. Леон искал причины, по которым они могли бы снова встретиться. Искал и не находил.

Захлопнув дверь, он начал один за другим запирать замки.

Офис опустел, и большие белые часы над столом администратора тикали, казалось, с каждой минутой все громче. Но Рэй еще сидел за столом и возился со сломанным диктофоном, пытаясь выпрямить деформированную катушку.

Нажал кнопку «старт». Посмотрел на вихляющую катушку. Выправил ее большим пальцем. Нажал «стоп». Снова прижал катушку пальцем — на этот раз сильнее… и вдруг раздался треск.

Катушка с щелчком отскочила и пролетела через всю комнату. Рэй только разинул рот и в неверии уставился на шершавый пенек, торчащий в том месте, где раньше была катушка. Плохо, очень плохо. Вот и настал конец поискам Джона Леннона, подумал он. Даже не успел выйти из офиса! Как трогательно! Да я просто достоин увольнения! Друзья уже давно ушли, а ему сейчас так их не хватало. Рэю так нужно было, чтобы кто-нибудь, хоть кто-нибудь, сказал ему, что же делать дальше. Беспомощно глазея на сломанный диктофон, он вдруг понял, что однажды уже испытывал это чувство. Чувство полного, абсолютного одиночества.

Ему тогда было одиннадцать, и он стоял перед дверью классной комнаты. Все дети уже успели подружиться, обрести союзников и только издевательски ухмылялись при виде новичка, который еле сдерживал слезы.

Слишком поздно. Как всегда.

Его братьям было проще адаптироваться. Джон был на четыре года старше Рэя, сильный, атлетичный, бесстрашный. А его младшему брату Робби только исполнилось пять, и он пошел в первый класс. Ему не приходилось менять школу.

А у Рэя как раз начался переходный возраст. Вдобавок ко всему он сильно отличался от остальных. У него была короткая стрижка, короткие серые штанишки и белая нейлоновая рубашка с коротким рукавом, и он все еще щеголял в галстуке и блейзере со старой школы.

На дворе было лето 1969 года, а Рэй Кили был одет как Гарольд Макмиллан.

Хотя его новые одноклассники тоже носили обычные школьные формы, по сравнению с Рэем они все выглядели так, словно собрались на маскарад.

Длинные волосы спадали на воротники рубашек или же были острижены почти до самых корней. Школьные галстуки завязывались на толстенные узлы. Многие девочки носили юбки, которые едва прикрывали трусики. А на задних рядах, развалясь, сидели парнишки в розовых рубашках.

Розовые рубашки! На мальчиках! Мать моя женщина!

Рэй приехал в Англию месяц назад. И нигде ему еще не было так неуютно, как здесь.

— Рэй из Гонконга, его отец служил там в полиции, — объявила учительница. Она взяла линейку и постучала ею по карте мира, — Ну, кто знает, что такое Гонконг?

Все заорали наперебой — Рэй аж подпрыгнул на месте.

— Одна из розовых частей, мисс!

— А что обозначает розовый цвет на карте? — допытывалась учительница.

— Все розовое — наше!

Но Рэй не чувствовал своим ничего — ни китайскую провинцию, из которой они уехали, ни военные базы на Кипре и в Германии, где прежде жила его семья, и уж, конечно, ни этот странный пригород, где мальчики и девочки были одеты так, словно собирались на маскарад.

Какому-то выбритому налысо парню поручили позаботиться о Рэе, но не успел раздаться звонок на перемену, как тот начисто забыл про него.

На дальнем краю спортивной площадки Джон гонял мяч с другими ребятами. Младший брат — Робби — носился кругами с кучкой товарищей, хохоча как сумасшедший. А Рэй просто стоял, не зная, куда идти и что делать, куда деть руки. Но потом случилось нечто совершенно потрясающее.

Кто-то запел. Это был припев из песни «Битлз» «Неу Jude». Строки повторялись, и новые голоса вливались в хор. Затем кто-то затянул «All You Need Is Love».

Дети продолжали играть. Футбольный матч и сплетни не прекратились, не приостановились ни ка секунду. Дети не переставали играть в «каштаны» и «классики». Но, играя, они подпевали.

Мелодии сменялись одна за другой. Школьники нараспев скандировали — «е-е-е» — «Ши-лавз-ю, е-е-е», и все подхватывали песни, которые знали лучше любого гимна, даже лучше национального гимна родной страны.

Песни, на которых они выросли, саундтрек к детству шестидесятых. «Битлз». Всегда «Битлз». Словно время, в которое выросли эти дети, начиналось и заканчивалось Джоном, Полом, Джорджем и Ринго. И вскоре пела вся площадка, а Рэй Кили стоял посреди нее в смятенных чувствах. Тогда он узнал о мире, о существовании которого прежде и не догадывался. Мире разделенных чувств.

Прошли годы, и он спрашивал себя, не надумал ли все это? Тот первый день в чужой школе, когда он отчаянно пытался сдержать слезы, а его старший брат играл в футбол с новообретенными товарищами — что только усугубляло одиночество Рэя, и тот невероятный момент, когда вся площадка запела песни «Битлз». Такого он никогда и нигде больше не наблюдал.

Но он знал, что это произошло на самом деле. Все это было реально. Тогда он ощутил волшебство, и это волшебство подарило ему освобождение.

Иногда Рэю казалось, что вся его последующая жизнь прошла в тщетных попытках вернуть тот момент, тот день, когда вдруг перестало иметь значение, что он никого не знал и у него была не такая одежда. Тот 1969 год и школьный двор, где дети пели «на-на-на», «е-е-е» и «лав-лав-лав», «лав-из-ол-ю-нид».

Офисы редакции не были пусты. Рэй мог бы и сразу догадаться. В редакции всегда кто-то был.

В комнате с проигрывателем грохотала музыка, отчего стекло в двери дребезжало. Рэй прижался лицом к стеклу и увидел силуэт Скипа Джонса. Тот, вероятно, собирался остаться здесь на всю ночь — писать отзыв об одном из нашумевших альбомов для следующего выпуска газеты. От руки.