— Представь себе полную противоположность Стоуи и всему тому, что он собой олицетворяет. Это такой своеобразный коммунизм, только в нём нет никакой марксистской подоплёки. К чёрту любую идеологию. Наше дело — предоставлять людям информацию. За бесплатно. Проходите-проходите, откусите немножко от Знания, вы ничего за это не должны, да нет же, нет никаких ограничений, сколько раз хотите, столько и кусайте, да нет же, я не шучу, заходите, образец вы можете попробовать совершенно бесплатно, это уже потом мы засорим вашу голову рекламой и прочей чушью. Труд библиотекаря почему-то не очень высоко ценят — денег мы зарабатываем мало, больше чем поэты, но меньше чем борзые журналисты. Для нас важны идеалы, любовь к книгам, любовь к Знанию, любовь к правде, любовь к бесплатным сведениям, мы помогаем людям самим открывать для себя что-то новое или снабжаем их беллетристикой и детективами, я за то, чтобы любой, даже небогатый человек, мог спокойно выйти в Интернет.

— Да вы просто добрый человек.

— Благодарю вас.

— И о чём же говорится в бумагах Алана Стоуи? О его торговле участками? А может, там любовная переписка?

Я захохотал. На самом деле я подозревал, что интрижка у него-таки есть, к тому же человек он был финансово состоятельный…

— О чём?

— Я не могу об этом рассказывать.

— Да ну!

— Не, правда не могу. Я дал подписку о неразглашении, и если что-то расскажу, меня и моих потомков убьют, обесчестят и всячески обездолят. И ныне и присно и во веки веков.

— Серьёзно, что ли?

— Конечно. А вдруг ты секретный агент, которого подослали ко мне, чтобы проверить можно ли мне доверять?

— Ну и можно ли тебе доверять?

— Тебе?

— Мне.

— Тебе можно. Там куча контрактов, куча бумажек о торговле земельными участками.

— Ну а политика?

— Да там только что-то сильно местное. Развитие идёт по зонам, а зона это и есть район. А поскольку я уже добрался до восьмидесятых, то появились и какие-то бумажки, связанные с охраной окружающей среды, с осушением болот, с разбивкой парков и прочим, и прочим. Вы решили прогуляться со мной, чтобы выспросить о бумажках старика?

Мы подошли к реке, она высвободила руку и подошла к самой кромке, словно хотела посмотреть на воду. На самом деле она больше не хотела оставаться так близко рядом со мной, я посмотрел ей в глаза, но она отвернулась и стала смотреть в совершенно другую сторону.

Было очень тихо. То есть мы оба молчали, потому что, в-общем-то, в городе никогда не бывает тихо: шумят легковушки, громыхают грузовики, воют сирены, ветер доносит людские голоса, иногда еле слышные, иногда громкие, потому что человек разговаривает с кем-то в десяти метрах от вас, в небе летят самолеты, шумит ветер, шуршит пыль, в городе одновременно находятся свыше нескольких миллионов человек и все они чем-то заняты, как-то двигаются, общаются, словом, существуют. Я смотрел на неё, она не смотрела на меня.

— Знаете, мне кажется, что всё, что сейчас происходит — это сцены из разных фильмов.

— И каких же фильмов? — живо откликнулась она.

— Например, из «Энни Холл».

— Не видела.

— Там Вуди Аллен играет.

— Это тот тип из Нью-Йорка, который сбежал с собственной дочерью?

— О Боже! Я и в самом деле о фильме Вуди Аллена.

— Ты о чём?

— Такие, как я, знают о Вуди всё.

— Такие, как ты?

— Ну, евреи. Умные евреи. Типичный городской тип.

— Гм…гм…

— Ну, короче, была там сцена, стоят они с Дайан Китон на балконе и любуются открывающимся видом. И зритель одновременно слышит и то, что они говорят друг другу и то, что они на самом деле думают, а думают они прямо противоположнее тому, что говорят. Хороший фильм. Надо тебе его показать.

— Было бы здорово.

— Договорились. Это будет наше… — я чуть было не сказал «первое свидание», но вовремя спохватился.

— Вы говорили о фильмах. «Энни Холл» первый, какой ещё?

— «Тутси». В машине девушка думает, что Дастин Хоффман — женщина, и по-девичьи рассказывает, что она бы хотела, чтобы мужчина пришёл к ней и прямо и откровенно сказал: «Ты мне нравишься, давай займемся сексом». И Хоффман решил испробовать это при первой же представившейся возможности, естественно, он получил пощёчину.

Ниоб развернулась и залепила мне оплеуху.

— Ты чего?

— Я заранее. Можешь не заканчивать. Я замужняя женщина и не сплю со всеми подряд. Я порядочная женщина.

— Что ты так рассвирепела?

— Я не сплю со всеми подряд и это правильно.

— Правильно-то правильно. А зачем лупить меня по лицу?

— Извини. — Ниоб быстро отвернулась.

Ниоб не хотела, но я всё же повернул её к себе, девушка тяжело дышала — так дышат после драки или перед поцелуем.

— Мы говорили о заповедях.

— Нет, не говорили. Мы думали о них и знали, что и другой думает.

— Пожалуйста, не думай, что ты можешь читать мои мысли. Ты и представить себе не можешь, во что ты можешь вляпаться.

— Ну почему же. Могу.

— Нет, нет не можешь. Я тебя предупредила, Дэвид. Ты даже представить себе не можешь, в какое дерьмо ты можешь вляпаться.

— Ты же можешь читать мои мысли, да?

— Не знаю. Может быть, и могу, не знаю.

— Но ты дала мне пощёчину. Слушай, что я тебе сейчас скажу.

— Ну и что же? — и издевательским тоном закончила: — Ты мне сейчас скажешь, что я очень красивая и что ты хочешь заняться со мной сексом, и пусть моё замужество катится ко всем чертям.

— Я тебя люблю.

— Ха-ха-ха. Ты меня совсем не знаешь.

— Люди влюбляются не потому, что хорошо знают человека, а потому что… — я замялся, потому что не знал, как закончить предложение, откуда я знаю, почему люди влюбляются? Никто этого не знает.

— …а потому что начитались стихов. — В её голосе была и насмешка, и какое-то тайное томление.

— Если ты мне сейчас скажешь уйти, я уйду. Не хочу быть бедным рыцарем, — я провёл рукой по её лицу, я всё не верил, что она настоящая, что она действительно рядом, но она стояла недвижимая. А я всё равно чувствовал огромное наслаждение, это было куда лучше, чем просто держать её за руку.

Она вздрогнула и оттолкнула мою руку.

Мы смотрели друг на друга, и постепенно я всё больше и больше овладевал собой, а она всё больше и больше расслаблялась, вот она уже похожа на мягкое облачко и это мягкое облачко приближается ко мне и целует. И в этом поцелуе заключено всё, о чём я только мог мечтать: и страсть, и жажда, и нежность, и вожделение.