Математики нос воротят, когда речь заходит о разного рода гуманитарных исследованиях, они называют их неточными, поскольку тут неприменимы абсолютные категории истинности и ложности. Историки, как правило, набрасываются на физиков, биологов и иже с ними за то, что те зашоренные парят в облаках своей науки и не обращают внимания на события, создающие важный исторический контекст, не пытаются познать их суть. По образованию я историк и германист, и это оказало влияние на подбор участников предстоящего поединка: на ринг выходят те кандидаты, которые смогут наглядно и убедительно продемонстрировать противнику, что изменившие мир события, гении и захватывающие открытия возможны и по ту сторону от бунзеновской горелки.

В эпоху интернета всякий спор живет вечно, особенно тот, что разгорелся в «Твиттере». Теперь всякому приходится иметь в виду, что «Твиттер» не всегда поддерживает имеющийся политический строй, что бывает и наоборот, как все мы увидели в ноябре 2016 года. Оскорбления и угрозы звучали на политическом уровне всегда, даже если кому-то это и сложно представить. Уже в Средние века значимые в каком бы то ни было отношении фигуры с удовольствием портили жизнь оппонентам, и с особым наслаждением — на публике. Все мы помним о противоборстве папы Григория VII и Генриха IV, а также о той драме, которая разыгралась в Каноссе[22]. Оба закаленных бойца перешагивают через канаты и ступают на ринг. В лице папы римского Григория на Святой престол взошел представитель воинствующего папства и его реформатор. Если Григорию и римско-германскому правителю Генриху пришлось бы сообщить о статусе своих отношений в социальной сети, они, несомненно, выбрали бы формулировку «Всё сложно». Григорий настаивал на том, что во главе государства должна стоять церковь и ее решения должны доминировать над решениями светской власти. Это он недвусмысленно дал понять в Диктате папы (лат. Dictatus papae) — документе, составленном в 1075 году. В нем содержались 27 положений, провозглашающих вселенскую юрисдикцию и непогрешимость понтифика.

Много спорили и о симонии, или, другими словами, о плате за назначение на различные церковные должности, в данном случае на должности епископа и кардинала. Требование провести более четкую границу между клиром и миром было очень болезненной темой для Генриха, поскольку подчиниться ему означало бы подорвать основы королевской власти, подвергнуть сомнению сакральный характер ее происхождения. А потому исторический термин «борьба за инвеституру»[23] не способен передать всю палитру противоречий, назревших между королем и римским папой: речь шла не только о назначении на должности, но и о балансе сил между светской и церковной властями, об их соподчинении. Генрих видел себя наместником Бога на земле, Божиим помазанником, который не должен никому подчиняться. Если же правитель признает себя мирянином и согласится с четким разграничением сфер духовного и мирского, он будет вынужден заручиться поддержкой церкви и признать ее высокий авторитет, чтобы сохранять привилегии главы государства. Так фундамент королевской власти — ее священное происхождение — оказался под угрозой разрушения. И Генрих не мог не воспользоваться этим, ведь в его королевстве и без того на власть претендовали различные группировки знати. Их возмущали претензии Генриха на абсолютное подчинение себе, которые очень мешали их собственным властным устремлениям и интересам. Нескончаемый конфликт с Саксонией, которую называли «кухней кайзера» — именно эта земля несла основное бремя расходов на содержание двора, — означал, что Генриху нужно принять решительные меры.

Тогда, как и в наши дни, сработала такая тактика: если не ладятся дела в собственной стране, начни склоку с другой. Тогда все беспорядки улягутся, потому что все ненадолго отвлекутся от внутренних проблем. Во время синода в Вормсе в 1076 году Генрих провоцировал Рим самым неслыханным образом. Он направил папе письмо, в котором среди прочего говорилось: «Генрих, обретший корону не узурпацией, а по священному призванию Божьему, сим обращается к Гильдебранду[24], не наследнику святых апостолов, а фальшивому монаху . Так покинь же пост, ты, кто да проклят будет за проклятия и приговор нашим епископам; сойди с апостольского престола, который ты присвоил себе Я, Генрих, король по благословению Бога нашего, и все мои епископы говорим тебе: сойди, сойди!!»

Каков прохвост! Но обо всем по порядку. Первое оскорбление заключено совсем не в прямолинейном и бесстыдном призыве покинуть пост, а уже в том, как он обращается к папе. Генрих называет его Гильдебрандом, не Григорием, таким образом отказывая ему в праве носить имя, данное при избрании главой церкви (о «фальшивом монахе» и проклятиях можно даже и не упоминать). Пожалуй, это почти то же самое, как если бы в наше время глава иностранного государства начал письмо к Ангеле Меркель словами «Дорогая Энжи…», потом призвал ее уйти в отставку и, чтобы выдержать логику послания, в завершение унизил бы ее, назвав ненастоящим политиком. Однако папа и не подумал покинуть апостольский престол, а сгоряча выкинул Генриха из церкви, объявив, что отлучает его за проступки. Здесь у Генриха возникла неразрешимая проблема: подданных империи больше не сковывала присяга на верность, которую они однажды дали ему как королю. Как развивались события дальше, мы уже видели во второй главе: за громким скандалом последовало нашумевшее публичное покаяние.

И наконец, на ринг выходит тяжеловес остроумия, король из королей язвительных насмешек — Готхольд Эфраим Лессинг (1729–1781)! Один из величайших представителей немецкой литературы, автор таких произведений, как «Минна фон Барнхельм, или Солдатское счастье», «Эмилия Галотти», «Мисс Сара Сампсон», «Натан Мудрый» и «Филот», уточним: всё это пьесы. Но талант Лессинга позволял ему не только сочинять драмы и эссе, он был также неподражаемым мастером изысканного и бессовестного оскорбления. Лессинг вообще не видел ничего неприличного в том, чтобы резко отозваться о другой литературной величине. Так, он повел наступление на Иоганна Кристофа Готтшеда (1700–1766), труд которого «Опыт критической поэтики для немцев» до Лессинга считался основополагающим. Однако Лессинг не смог найти повода для похвалы в адрес классика: «“Никто, — подтвердят собиратели библиотек, — не погрешит против истины, если заявит, что немецкое театральное искусство в большой степени обязано господину профессору Готтшеду своим усовершенствованием”. Я тот самый “никто”, я грешу против истины. И как бы мне хотелось, чтобы Готтшед никогда не вмешивался в жизнь театра». Довольно убедительный хук, притом чрезвычайно элегантный, не так ли?

О писателе Иоганне Якобе Душе Лессинг писал в 1760 году: «Разве не очевидно, что он пишет бездумно?» Кроме Душа, на орехи досталось также поэту Кристофу Мартину Виланду — никто не мог быть уверен в своей непогрешимости: «Подивитесь новому реформатору! Какое неловкое определение! Эдак намарал герр Виланд!» Негодование, растерянность, едкий сарказм — все это можно уловить в его словах: «Так что же главное для герра Виланда? Он ярый противник всего, что требует усилий и осмысления, а потому любые научные рассуждения обращает в художественное словоблудие. Так почему бы не поступить так и с богословием?» Подчас — хотя и редко — Лессинг отвлекался на самоиронию, которую все же перевешивало его обычное злорадство. Например, беспощадно уничтожив поэта Виланда, он заключает свое воззвание такими словами: «Но мне кажется, что я начинаю глумиться; а этого я совсем не люблю».