Но Клэр не слушала, поскольку, всю жизнь глядя на меня, усвоила, что надежда подобна призрачному дыму.

– Наверное, я буду святой, – посмотрев на часы, сказала она, словно это было полностью в ее власти. – Тогда никто не забудет тебя, когда тебя не станет.

Похороны полицейского – поразительная вещь. Из каждого города штата и даже из более отдаленных мест приезжают офицеры, пожарные и чиновники. Перед катафалком едет процессия патрульных машин. Они, словно снег, покрывают шоссе.

Я долго вспоминала похороны Курта, потому что в свое время изо всех сил старалась сделать вид, что этого не было. Шеф полиции Ирвин поехал со мной на службу у могилы. Вдоль улиц Линли стояли горожане с самодельными плакатами, на которых было написано: «СЛУЖИТЬ И ЗАЩИЩАТЬ» и «ВЕЛИКАЯ ЖЕРТВА». Было лето, и каблуки моих туфель увязали в асфальте. Меня окружали полицейские, работавшие с Куртом, и сотни тех, кто с ним не работал, – целое море синего. У меня разболелась спина и опухли ноги. Я поймала себя на том, что стараюсь сконцентрироваться на кусте сирени, трепетавшем от ветра. С него дождем сыпались лепестки цветков.

Шеф полиции организовал салют из двадцати одного ружейного залпа, а когда залпы стихли, над отдаленными фиолетовыми горами поднялись пять истребителей. Они прорезали небо параллельными линиями, а потом, пока они летели у нас над головой, крайний справа самолет оторвался от остальных и взмыл в небо, направляясь на восток.

Когда священник перестал говорить – я не услышала ни слова… что он мог рассказать мне о Курте, чего я не знала? – вперед выступили Робби и Вик. Они были ближайшими друзьями Курта из отделения. Как и у всех полицейских Линли, их жетоны были обрамлены черной тканью. Они взялись за флаг, прикрывающий гроб с телом Курта, и принялись складывать его. Их руки в перчатках двигались так быстро, что я подумала о Микки-Маусе и Дональде Даке с их огромными белыми кулаками. Потом Робби вложил треугольник мне в руки – своего рода опора, то, что могло в какой-то степени занять место Курта.

Сквозь шум от полицейских раций пробился голос диспетчера: «Всем подразделениям приготовиться к трансляции. Последнее донесение для офицера Курта Нилона, номер сто сорок четыре. Сто сорок четыре, явиться на Уэст-Мэйн, триста шестьдесят, для выполнения последнего задания».

Это был адрес кладбища.

«Ты переходишь в наилучшие руки. Нам будет очень тебя недоставать… Сто сорок четыре… десять-семь».

Радиокод для окончания смены.

Мне говорили, что после я подошла к гробу Курта. Гроб был сильно отполирован, и я увидела в нем собственное отражение, сжатое и незнакомое. Гроб был специально сделан шире обычного, чтобы в нем поместилась Элизабет.

В свои семь лет она по-прежнему боялась темноты, и Курт, бывало, ложился рядом с ней – этакий слон среди розовых подушек и атласных одеялец, – пока она не уснет, а потом выползал из комнаты и выключал свет. Иногда она с криками просыпалась среди ночи. «Ты его выключила», – рыдала она, уткнувшись мне в плечо, словно я разбила ей сердце.

Распорядитель похорон позволил мне проститься с ними. Курт крепко обнимал мою дочь, Элизабет положила голову ему на грудь. Они выглядели точно так, как теми ночами, когда Курт засыпал сам, дожидаясь, когда заснет Элизабет. Они выглядели так, как хотелось бы выглядеть мне: спокойными и умиротворенными. Предполагалось, что меня должно утешать то, что они вместе. Предполагалось, что это компенсирует тот факт, что я не могу уйти вместе с ними.

– Позаботься о ней, – прошептала я Курту, и сверкающая полировка чуть запотела от моего дыхания. – Позаботься о моей малышке.

И словно я позвала ее, внутри меня зашевелилась Клэр: медленные толчки хрупких ножек, напоминание о том, почему я должна остаться.

Было время, когда я молилась святым. Мне особенно нравилось непритязательное начало их жизни: когда-то они были людьми, и я знала, что они обрели святость совсем не так, как Иисус. Они понимали, что такое разбитые надежды, нарушенные обещания или поруганные чувства. Моей любимой была святая Тереза – та самая, которая считала, что человек может быть совершенно обычным, но великая любовь способна его возвысить. Правда, это было давно. Жизнь умеет расставить все по своим местам и показать человеку, что он обращает внимание на неправильные вещи. Вот тогда я призналась себе, что скорее умерла бы, чем родила ребенка, которому приходится бороться за свою жизнь.

За последние месяцы аритмия Клэр усугубилась. Ее кардиостимулятор срабатывал по шесть раз в сутки. Мне объяснили, что, когда он срабатывает, это ощущается как электрический разряд. Он запускает сердце, но это очень больно. Раз в месяц – это еще куда ни шло, раз в сутки – ослабляет здоровье. А у Клэр, с ее частотой…

Существуют группы поддержки для взрослых с кардиостимуляторами. Ходят рассказы о людях, которые предпочитают жить, рискуя умереть от аритмии, чем знать наверняка, что рано или поздно получат электрошок от устройства. На прошлой неделе я застала Клэр в палате за чтением «Книги рекордов Гиннесса».

– За тридцать шесть лет Роя Салливана семь раз била молния, – прочитала она. – В конце концов он покончил с собой.

Подняв рубашку, она опустила взгляд на шрам у себя на груди.

– Мамочка, – принялась умолять она, – пожалуйста, пусть они его отключат.

Я не знала, насколько у меня хватит сил уговаривать Клэр остаться со мной, раз уж все так получилось.

Открылась дверь в палату, и мы с Клэр сразу же обернулись. Мы ждали медсестру, но это был доктор Ву. Усевшись на край кровати, он обратился прямо к дочери, как будто ей было не одиннадцать, а столько, сколько мне.

– С сердцем, которое мы предназначали для тебя, что-то не так. Хирурги узнали об этом, только когда забрались внутрь… правый желудочек расширен. Если он сейчас не заработает, есть вероятность, что после пересадки сердца будет только хуже.

– Значит, оно не подходит? – спросила Клэр.

– Да. Когда мы пересадим тебе новое сердце, я хочу, чтобы это было самое здоровое сердце на свете, – объяснил врач.

Я оцепенела:

– Я… я не понимаю.

Доктор Ву повернулся ко мне:

– Мне жаль, Джун. Сегодня не ваш день.

– Но на поиски другого донора могут уйти годы… – сказала я и не закончила фразу, так как знала, что Ву все услышал: «Клэр может не дождаться».

– Будем надеяться на лучшее, – ответил он.

После его ухода мы несколько мгновений подавленно молчали. Неужели я это сделала? Неужели страх, который я пыталась скрыть, – страх того, что Клэр не перенесет операцию, – каким-то образом просочился в реальность?

Клэр принялась стаскивать с груди кардиомониторы.

– Ну что ж… – начала она, и я почувствовала, как прерывается ее дыхание в попытке не заплакать. – Эта суббота прошла совсем впустую.

– Знаешь, – сказала я, стараясь говорить ровным голосом, – тебя назвали в честь святой.