Фрида улыбнулась и, подмигнув нам, стала перебирать свою небогатую музыкальную коллекцию. И вот в колонках зазвучал голос Жака Бреля[24], «Valse a Milles Temps»[25]. Я кружил и кружил ее, мою королеву. Она закидывала голову за плечи и смеялась. Аплодисменты немногих присутствующих постепенно перешли в гул нашего морюшка. Я чувствовал соленые капли, стекавшие с моих волос, видел на песке отпечатки шагов моей мамы по кругу. Раз-два-три, раз-два-три. Быстрее! Громче! Я тянул мамину руку в нужном направлении. Казалось, Майя парит над землей. Ее глаза сияли. Только бы это никогда не кончалось, хоть бы на миг поверить, что это никогда не кончится, только бы это не кончалось! Она наверняка может меня спасти, она уже меня спасает!

Мы тяжело дышали и все покрылись потом, она взяла в свои ладони мою горячую голову. Фрида и посетители встали и воскликнули хором: «Encore!»[26]

— Ты плачешь? — спросила Майя.

— Почти, — признался я с улыбкой.

— Мы ведь друзья, Бенуа?

— Конечно!

На третью ночь она крикнула в домофон, что ей плохо и чтобы я спускался. Я повесил трубку и замер в нерешительности. Моя некомпетентность была очевидна, добрых советов я никому не давал, мои истинные намерения были двусмысленны. Я долго мерил шагами пол и пришел к заключению, что никуда не пойду, затаюсь в ожидании, пока она не уйдет навсегда. Она снова нажала на звонок.

— Иду! — крикнул я и со всех ног помчался вниз по лестнице.

Ее состояние было на грани мелодрамы, но от этого не менее душераздирающее. Я повел ее к «У Франки и…». Мне захотелось шуткой смыть кровь с ее сердца.

Она упала. Со странной усмешкой на губах откинула голову назад и посмотрела на меня затуманенным взором. В следующую секунду ее вырвало на паркет. Я хотел ее поднять, но Франки меня опередил. У него была своя боль, но он продолжал драить паркет и не прикасался к спиртному. Ему ни к чему были люди, которые от отчаяния падают на пол, на его сочувствие им рассчитывать не приходилось. Он, не дрогнув, вышвырнул ее на булыжную мостовую.

Она ободрала руки в кровь и оскалила красные зубы. «Золото и розы, Бенуа, золото и розы, черт побери!» — визжала она. Мне захотелось выдрать ее как следует. За то, во что она превратилась, во что заставила меня поверить, за мою собственную наивность. Я закинул ее руку себе на плечо — так, стараясь не терять равновесия, мы и тащились по улицам. Она не могла подняться по лестнице и не возражала, чтобы я ее понес. Приложила к моей щеке свою потную ладонь. Я положил ее на софу и снял с нее обувь. Ее взгляд неотступно следовал за мной, когда я метался туда-сюда по квартире, он продолжал буравить мой затылок, когда я лег на кровать и повернулся к ней спиной. «Если она хочет прочесть мои мысли внутри моей черепной коробки, то пусть лучше поскорее бросит это занятие. Она не имеет к ним никакого отношения, она вообще ни к чему в моей жизни не имеет отношения, даже к той сильной женщине, на которую так похожа. Словно лживый воришка, она взломала дверь самой дорогой для меня комнаты. Переворошила все ящики, оставила на полу грязные следы. С первыми лучами солнца я вышвырну ее прочь. Сука!»

Моя ярость утихла, уступив место смятению и панике. Я услышал, как она плачет под душем, и не знал, куда деваться от сочувствия, смешанного с язвительной желчью. Из кухонного шкафа я достал тарелку. Хотел что-то для нее приготовить — какую-нибудь еду, что-то особенное. Распахнул дверцу холодильника. Два яйца скатились из бокового отсека на пол, превратившись в испуганные глаза, из которых лились желтые слезы. С проклятиями я швырнул на пол вслед за ними тарелку.

На кухню вошла она, и ее утренний облик стал последней каплей моего смятения. От нее пахло моим шампунем, на ее лице не было ни грамма косметики. Когда она начала сметать в кучу осколки, я уже не мог больше сдерживаться…

— Ты девочка, юная…

Она медленно поднялась и начала гладить меня между ног. Свою маленькую руку она положила мне на ширинку и легонько ущипнула.

— Ты не така… не такая…

Она потянулась ко мне лицом и широко раскрыла глаза. Но в ее взгляде была лишь бесконечная черная дыра. Ничего, кроме тупой агрессии и сдержанной злости в жарком потоке слов, которые она шептала мне в ухо. Я спустил с нее колготки и дал волю слезам. Я умолял, чтобы она мне ничего не позволяла. Она молча с силой напрягла мышцы. И тогда, проливая слезы, я вытек весь до конца.

* * *

Софи пришла одна, говорила мало и вся сияла — три вещи, нетипичные для моей сестры. Она нежно поцеловала меня в лоб, спокойно села и с улыбкой принялась меня слушать. После третьего ее визита я поняла, что последнее не совсем верно. Она не слышала ни слова из того, что я ей говорила. Ее мысли витали где-то между ярких лепестков цветов, которые она поставила рядом со мной.

Я окинула ее взглядом. У нас были одинаковые носы и одинаковые руки, но на этом сходство между нами заканчивалось. Странно, но стоило мне только это осознать, как в моей памяти всплыло мое самое раннее воспоминание. Удивительно также, что главную роль в нем играла моя сестра. Мне было уже года два, но я все никак не могла приучиться к чистоплотности. Меня заставляли часами сидеть на горшке, но, несмотря на струю, журчащую в умывальнике, мой юный мочевой пузырь отказывался опорожняться. В отчаянии я проливала слезы. Пятилетняя Софи тихо вошла в ванную. Встав передо мной, сжала ручками мою красную физиономию и несколько раз поцеловала в губы со словами: «Пи-пи, сестренка!» Это были магические на тот момент слова. От них мой горшок стал теплым.

Сквозь очки, как у мишки панды, я искала маленькие голубые глазки Софи. Она сидела, не меняя позы, мечтательно глядя на цветы.

— Как ты поживаешь? — спросила я.

— Хорошо, — ответила она. — Теперь я живу у тебя.

Она была замужем за своей первой любовью и счастлива в браке. Его звали Дирк, и он был таким же скучным, как и его имя. Их свадьба была продумана до мелочей, как и лужайка перед их дорогостоящей, но маловыразительной виллой. Дети у них родились просто заглядение: ручки-ножки-пальчики на месте и без проблем развития. Старшая посещала католическую начальную школу — на этом настояла мать Дирка.

По понедельникам и вторникам Софи вела бухгалтерию в фирме, торговавшей нагнетательными насосами и промышленными цистернами. Коллеги из отдела продаж не прочь были потрепаться о сексе и посплетничать. Но в целом дела на работе шли неплохо, к тому же она была занята всего два раза в неделю. Дома она блестяще и с поразительной изобретательностью проявляла свои таланты чистюли, поварихи и матери, превосходя в этом всех своих подруг. Она не так часто с ними общалась, но если подруги все же заходили, то не могли скрыть своего восхищения. Софи окутывало облачко гордости. Чего скромничать? У нее все тип-топ. Ей нравилось исправлять ошибки в задачках, смахивать пушинки с ковров, мирить повздоривших детей. Порядок в детской, автомобиль, холодильник, аккуратная косметичка и налоговая декларация.