Я поплелась в коридор в надежде встретить дежурную медсестру. Но та отказалась выдать мне снотворное. Причем обставила это так умело, что я не решилась настаивать. Я снова закуталась в одеяло. Допустим, у Пауля есть другая. И у Ремко тоже. И оба сейчас нежатся в объятиях своих мирно сопящих, до ужаса нормальных баб. Спокойных милашек, на которых можно положиться.

Я сделала попытку перевернуться на бок и тут же громко застонала, потому что мне это не удалось. Скорей всего, Бенуа обо мне и не вспоминает. Внушает теперь какой-нибудь другой дуре, что она необыкновенная и что ее понимают. А потом засыпает. Я была уверена в том, что он спит больше меня. «Фуфло!» — выругалась я, заехав здоровой ногой по спинке кровати.

— Эй, Магда? Ты в порядке?

У Ольги был сердитый голос. Она целых пять минут крепилась, не мешая мне рыдать. Но потом я почувствовала на своей бритой башке ее мягкие морщинистые пальцы.

— Ну-ну, не слишком ли ты это?

Ее голос звучал уже мягче.

Я пожаловалась, что не могу уснуть. Рассказала, как все началось, с самого начала: «Всю жизнь у меня были проблемы со сном. Я росла в хорошей семье. Вечером один из родителей укрывал меня одеялом и читал сказку. За сказкой следовал поцелуй. После поцелуя гас свет и раздавались всегда одни и те же слова:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, милая.

— До завтра.

— До завтра.

— Сладких снов!

— Сладких снов.

— Доброй н-о-о-чи!!!

— А теперь спать, золотце.

Но чем громче звучали мои пожелания, тем все тише, словно издалека, доносились ответы родителей. В детстве я никогда ничего не боялась и не чувствовала себя одинокой. Но каждая ночь приносила с собой новый вопрос. Я с нетерпением ждала ответа, которого не было. Доказательством служили часы на тумбочке рядом с моей кроватью. Однажды ночью я осознала бесконечность Вселенной и даже немного всплакнула от того, какая она огромная. Поделки, которые я мастерила, обрезки бумаги, которые подбирала, хлебные корки, которые всегда подъедала, соперничали друг с другом в своей ничтожности. Мои друзья по школе все такие же маленькие, как я, да и наша классная не намного больше. Что, если однажды на рассвете я проснусь, надену халат и тапочки, спущусь вниз по лестнице на первый этаж, а дом окажется пустым, мои родители и сестренка исчезнут, и мое горе растворится среди звезд?

Позднее я поняла, что дело даже не в бесконечности и не в том, что три четверти людей на планете живут ниже уровня бедности. Я чувствовала непонятно где таящуюся упрямую боль. У многих голова устроена совершенно иначе. Они видят в этой бесконечности и царящей в мире несправедливости стимул для развития собственной личности и посвящают себя этому без остатка. И они совершенно правы, поскольку не боятся счастья. Они умеют вовремя затормозить перед пропастью и дольше задерживаются на вершине. Со мной же все не так: стоит мне только почуять счастье где-то рядом, как я тороплюсь поскорее спрыгнуть в пропасть и разбиться. Это моя форма проявления энтузиазма».

В темноте мне показалось, что уголки рта у Ольги поехали вниз. Она долго не прерывала молчания, и я пожалела о своей откровенности.

— Ох-ох-ох, девочка моя! — наконец пробормотала она. — Так у тебя и головка может разболеться!

Мне кажется, в эту минуту она не улыбалась, но уже и не сердилась. Ее пальцы теребили мое ухо.

— Через бессонницу я тоже прошла.

В эту минуту я нащупала электрический рычаг, нажав на который, превратила свою кровать в кресло.

— Порой я тоже вскакивала среди ночи от мысли: «Мы ж совсем забыли про сосиски!», ко мне тоже приходила эта самая бесконечность, как ты ее называешь, и у меня перед глазами проплывала вся жареная картошка, которая была или еще когда-нибудь будет, и тогда я говорила себе: «Ее слишком много, Ольга, слишком много!» Но, девочка моя, все это проходит.

Я постаралась не засмеяться, чтобы ее не обидеть, но еще и потому, что она была права. Но когда Ольга сама гортанно засмеялась, я перестала сдерживаться. Дежурная медсестра включила свет и увидела нас, приникших друг к другу и смеющихся до слез. Я увидела себя словно со стороны и одобрительно кивнула. Я опять была готова бороться.

* * *

Из меня текло до тех пор, пока внутри не осталась одна лишь безмерная усталость. Я хотел ее побороть, бежать за Майей, склеить осколки, повернуть стрелки часов назад, что-нибудь сделать. Я выкрикивал ее имя, но оно лишь эхом отдавалось в моей черепной коробке. Она не услышала бы меня, даже если б захотела. Мои ноги отказывались спускать меня вниз по лестнице. Я добрался до стула возле окна и слипающимися глазами осмотрел улицу. Как это могло случиться? Сон, который я так давно и безуспешно звал, пришел искушать меня именно в этот лихой для меня час? Я увидел, как она искусно подрезала чужой велосипед. Во рту у меня пересохло, мой взгляд был обращен внутрь себя. Когда я в последний раз бросил свинцовый взгляд на булыжную мостовую, она уже исчезла. Я медленно сполз со стула на ковер.

Меня ничуть не удивило превращение грубой шерсти в гладкую шкуру кашалота. Солнце было в зените, чайки горланили безмятежно. Стаи рыб подо мной, выпятив рты, жадно объедали водоросли с боков Фредерика. Здесь я хотел быть, здесь хотел остаться. Мы поплыли бы в Англию, затем в Марокко. Плыть вокруг света и не останавливаться, ни с кем не встречаться, не видеть домов, не быть. Это моя давнишняя мечта, так пусть ее воплощение длится вечно. Я больше не дам себя одурачить. Я хочу миновать пробуждение.

— Судя по всему, барчук доволен?

Услышав эти слова, я вздрогнул. Кашалот снова заговорил. С семи лет я не слыхал этого высокого голоса с его аристократической строгостью, но я его не забыл.

— Фредерик, — с умиленным вздохом произнес я и погладил его по огромной голове.

В ответ он выпустил фонтанчик, но какими эмоциями с его стороны это сопровождалось, я не понял. Я стал ловить руками струю, жалея про себя, что все эти годы не пытался с ним поговорить.

— Как там наш маленький Бенуа?

Его вопрос звучал искренне, но одновременно мог таить в себе налет высокомерия.

— Ах, Фредерик, ты же знаешь? Ты ведь всегда все знаешь?

Он замолчал, словно почувствовал себя в чем-то уличенным, и скромно ответил:

— Я знаю далеко не все. А вы думали, что все? Ну уж нет, все знать — это слишком много! Потому лучше сами расскажите, как вы живете. Справляетесь потихонечку?

— Я бы, скажем так, хотел остаться здесь, Фредерик.

Он захлебнулся из-за набежавшей волны и стал изо всех сил откашливаться через голосовое отверстие.

— Вы в своем уме?

— Мое решение твердо. Я хочу остаться здесь с тобой, на нашем морюшке и в моей мечте.

Фредерик громко застонал и сердито ударил хвостом по воде. Огромная волна промочила на мне одежду.