Когда мой рассказ дошел до грозовых облаков и чаек — по их кружению можно было понять, в каком месте выбросился на берег товарищ моих грез, — доктор Мюллер наклонился ко мне, махнул рукой и деловито предположил:

— И тогда вы увидели кита.

— Кашалота, — тихо поправил я его.

— Кашалота, — повторил он.

Он стал бегать из угла в угол на своих коротких ножках. Негромким покашливанием пытался замаскировать вырывавшийся у него то и дело смешок. Часы передвигали свои стрелки все громче и громче, и я весь напрягся, потому что до меня вдруг дошло: этот человек решил вывести меня на чистую воду! Я обратился в слух еще до того, как он начал говорить.

Он немного постоял, повернувшись лицом к двери, затем резко обернулся ко мне.

— Это правда? То, что вы сейчас рассказали? — спросил он.

Я кивнул.

— И это ваша жизнь?

Я снова кивнул.

— Но ведь это так примитивно! — воскликнул он. — Подумаешь! Был влюблен в свою мамашу, миленькую путану, отличавшуюся по части кулинарии, к тому же женщину с характером, затем душевная травма от злобных монахинь, в довершение всех бед — буйная фантазия… Дорогой мой, да вы опоздали родиться на целый век! Прежде вы могли бы стать великим символистом, но на сегодняшний день вы клише! Рыжие бестии, сталкивающие Иисуса с креста, дамы в подвязках, выгуливающие свиней[30], — все это из той же оперы! Позвольте спросить, вы немного владеете кистью?

До глубины души пораженный, я отрицательно покачал головой.

Едва он успел закончить свою неоправданную с точки зрения врачебной этики тираду, как дверь резко распахнулась. На пороге выросла здоровая, крепкая баба, упиравшаяся рукою в бок. Она посмотрела на доктора Мюллера усталым взглядом. Он посмотрел на нее заносчиво, при этом нервно теребил края пиджака.

— Менейр Мюллер, мне кажется, сеанс окончен, — строго сказала она.

Я заметил ее приморский акцент.

Мюллер равнодушно посмотрел на нее снизу вверх и, прошипев: «Доктор Мюллер, я доктор, юффрау[31]», исчез в коридоре. Она была выше его на целую голову, и торс у нее был, как у метательницы дисков. Когда стихли его шаги в коридоре, медсестра, обращаясь ко мне, пояснила:

— Это не настоящий психиатр, он просто тут живет.

И поскольку я ничего не ответил, добавила:

— А я здесь работаю. Меня зовут Лили.

От ее рукопожатия я чуть не лишился пальцев. На самом деле имена следовало бы давать лишь во взрослом возрасте. У великанши по имени Лили жизнь была явно невеселая.

— А кто вы? Скажите, как вас зовут? — спросила она.

— Я — клише, — радостно ответил я.

Она кивнула. Ее вопрос, похоже, был замаскированной попыткой выяснить, до какой степени я сумасшедший. Если бы я ответил: «Бенуа Де Хитер», какая-то надежда бы еще оставалась. Мне даже стало ее немного жаль.

— М-да… — протянула она, — м-да.

Она отошла на шаг в сторону и махнула рукой в направлении коридора.

— Я все вам здесь покажу.

Психушка! Вот где теперь мое место. Я шел с великаншей Лили по коридорам и мысленно пытался нарисовать себе план здания со всеми его запасными выходами. Пускай я клише, но я твердо знал, что мне делать. В том, что я попытаюсь выбраться из этих стен, у меня сомнений не было.

— …Завтра утром вы познакомитесь со своим психиатром. И убедитесь, что жить в нашем заведении не так уж плохо, как вы, возможно, думаете…

Я слышал лишь половину из того, что рассказывала великанша Лили. Мы подошли к стеклянной двери, закрытой на кодовый замок. Это напомнило мне историю, которую когда-то поведала мне Вики из «Спорт-кафе»: в доме для престарелых, где жила ее бабушка, в отделении для впадающих в маразм стариков кодом служила комбинация 4711 — название одеколона, которым душились престарелые. И ни один из них не мог запомнить код. Великанша Лили нажала на тройку и без лишних слов поняла, что с моей памятью все в порядке. Набирая остальные цифры, она словно невзначай заслонила от меня рукой обзор. Какой же код годится для психа?

— …Большинство наших жильцов сейчас в комнате отдыха. Я вас туда провожу, и вы сможете познакомиться…

Я мысленно спрашивал себя, знают ли они о поджоге, который я устроил в своей квартире. Скорей всего, знают. Упечь человека в психушку только из-за того, что он потерял сознание при виде умирающего кашалота, — это казалось мне как-то чересчур! Разумеется, их навели на подозрения мои обгоревшие брюки.

Когда я, шаркая ногами, вошел следом за великаншей Лили в комнату отдыха, я почему-то ужасно разнервничался. В углу на диванчике сидел Мюллер, наблюдавший за парочкой психов, устроивших жуткую разборку возле стола для пинг-понга. Пытаясь их как-то утихомирить, вмешалась медсестра. Мюллер что-то не переставая строчил в своем блокнотике. Увидев меня, он с достоинством кивнул. Я ответил ему тем же.

Мое внимание привлек телевизор, установленный на противоположной стене. В ту минуту, когда диктор, читавший новости, завершил свою фразу словами: «…и на берег вынесло кашалота», мне захотелось скрыться за спиной великанши Лили от семи пар любопытных глаз. Глаза пациентов давали представление о многообразии поселившихся здесь недугов. Однако то, что я увидел на экране, заставило меня буквально прирасти к месту. Я не слишком разобрал, что рассказывал диктор о пятидесятилетием мужчине, который пытался влезть в пасть кашалоту, при этом дико отбивался от окружавших зевак и спасательной команды, активно старавшихся отговорить его от этой затеи. Во время первого в своей жизни телевизионного выступления клише демонстрировало настойчивое желание вернуться в материнское лоно.

Я решил немного здесь пожить, хотя бы для того, чтобы узнать, какой код подходит для психа. Еще мне хотелось понаблюдать за местными обитателями и понять, что между ними, вернее, между нами общего. Ведь, несмотря на все многообразие, было что-то, что их, то есть всех нас, объединяло, что-то вполне очевидное и в то же время скрытое.

Мои органы чувств работали четко, особенно во время завтраков, обедов и ужинов. Я старался держаться в тени, не поддаваясь на мюллеровские расспросы. Он помог внести ясность в картину, но свое исследование я хотел вести сам. Впрочем, это оказалось совсем не просто — находить сходство между робким юношей с большими голубыми глазами, которому разрешали есть только с помощью пластмассовых столовых приборов, и бабулькой, готовой рассказывать всем и каждому о том, как она спасла детей от педофилов благодаря своим паранормальным способностям. Очень непросто было понять, что общего между женщиной, которая то громко плакала, то громко смеялась, в зависимости от того, что вещал ей какой-то верзила, прятавшийся за окнами столовой, и психопатом-азиатом, кромсавшим в клочья бумажные скатерти и через каждые пять минут объявлявшим: «Пуск!» Рядом со мной сидела женщина, у которой была мания все считать. Она отвлекала меня от моего исследования, потому что была красива.