Мы обнялись, она попросила меня не пропадать и ушла из палаты под писк своего пейджера.

Я закончила сборы, поблагодарила сиделку, а та протянула мне коричневый бумажный пакет.

— Что это? — спросила я.

— Это от тех, кто в тот вечер спас вашу жизнь.

— Простите, не понимаю?

— Какие-то прохожие оставались рядом с вами до приезда медиков. Они перевязали вам руку и закутали в пальто, чтобы согреть. Без их помощи вы истекли бы кровью.

Заинтригованная, я открыла пакет. Во-первых, там был носовой платок, который, несмотря на тщательное застирывание, еще хранил пятна моей крови. В уголке была вышита монограмма «ЭФР». Еще там лежал пиджак, вернее, что-то вроде вечернего сюртука, характерного для середины прошлого столетия. Я порылась в карманах и нашла счет от портного на имя Эдварда Фэйрфакса Рочестера, эсквайра. Он датировался 1833 годом. Я тяжело плюхнулась на кровать и уставилась на две тряпки и мятый счет. Будь я нормальным человеком, я не поверила бы, что Рочестер сошел со страниц «Джен Эйр», чтобы помочь мне в тот жуткий вечер, потому что это бредятина. Я вообще могла бы выбросить все из головы как дурацкий замысловатый розыгрыш, если бы не одна мелочь. Я уже раз встречалась с Эдвардом Рочестером.

Возле дома Стикса мы с Рочестером встретились не в первый раз. И не в последний. Наша первая встреча состоялась неподалеку от Хэворт-хауса в Йоркшире, когда мой разум был еще юн и барьер между реальностью и выдумкой еще не затвердел и не превратился в скорлупу, в которой мы замыкаемся, становясь взрослыми. Этот барьер был тогда мягок, податлив, и, благодаря доброте одной иностранки и ее волшебному голосу, я совершила короткое путешествие — и вернулась.

Четверг Нонетот.

Жизнь в ТИПА-Сети

Был 1958 год. Мои дядя с тетей — которые даже тогда казались мне старыми — взяли меня на экскурсию в Хэворт-хаус, старый дом, где некогда проживало семейство Бронте. В школе я как раз изучала Уильяма Теккерея, и, поскольку сестры Бронте были его современницами, такая поездка позволила бы мне узнать много нового. Дядю Майкрофта пригласили прочитать в Брэдфордском университете лекцию по его замечательной математической работе, касавшейся теории игр (применяя ее на практике, дядя никогда не проигрывал в китайские шахматы). Брэдфорд расположен неподалеку от Хэворта, так что совместить обе поездки показалось нам хорошей идеей.

Нас сопровождала гид, суровая пушистая дама (очки в стальной оправе и кардиган из ангоры), которая в свои шестьдесят уверенной рукой гнала туристов по комнатам, твердо уверенная в том, что ни черта они не знают, но долг велит помочь им подняться из бездны невежества. К концу экскурсии, когда я (и все остальные) тихо грезила только об открытках и мороженом, усталых странников по музею ждал приз в виде подлинника рукописи «Джен Эйр».

Хотя бумага потемнела от времени, а черные чернила выцвели до светло-коричневых, опытный глаз до сих пор мог распутать тонкие паутинки написанных от руки строк, растекавшихся по страницам потоком увлекательной прозы. Раз в два дня одну страницу переворачивали, чтобы фанатичные почитатели творчества Бронте, регулярно посещавшие музей, могли прочесть роман в оригинале.

В тот день рукопись была открыта на странице, где Джен и Рочестер встретились впервые. Случайная встреча у изгороди.

— …что делает его одним из величайших любовных романов в истории, — продолжала пушистая высокомерная гидесса свой заученный монолог, игнорируя посетителей, желавших задать дополнительные вопросы. — Характер Джен Эйр, стойкой и жизнерадостной героини, разительно отличался от героинь романов того времени, а Рочестер, непривлекательный, хотя в душе хороший человек, также выбивался за рамки традиций своим суровым юмором. Шарлотта Бронте написала «Джен Эйр» в тысяча восемьсот сорок седьмом году под псевдонимом Керрер Белл. Теккерей отзывался о романе как о «шедевре большого гения». А сейчас мы с вами пройдем в магазин, где вы можете купить открытки, памятные значки, маленькие пластмассовые модели Хэтклифа и другие сувениры. Спасибо за…

Молодой человек из группы экскурсантов замахал рукой, полный решимости сказать свое слово.

— Простите, — начал он с американским акцентом.

У гидессы, вынужденной выслушать постороннее мнение, мгновенно задергалась щека.

— Да? — спросила она с ледяной вежливостью.

— Ну, — продолжал молодой человек, — я вообще в Бронте не шибко разбираюсь, но мне не дает покоя концовка «Джен Эйр».

— Не дает покоя?

— Ага. Ну, когда Джен покидает Торнфильд-холл и уезжает со своим кузеном, этим Риверсом…

— Я знаю, как звали ее кузена, молодой человек.

— Ага, ага, ну так вот, она соглашается уехать с этим занудой Сент-Джоном Риверсом и даже не хочет выходить за него замуж, они просто в Индию уезжают — и это называется финал? Финал, да? А где же хэппи-энд? А что будет с Рочестером и его чокнутой женой?

Гидесса побагровела.

— А чего бы вам хотелось? Чтобы силы добра и зла сошлись в смертельной схватке в коридорах Торнфильд-холла?

— Я не это имел в виду, — продолжал молодой человек, начиная злиться. — Книга буквально вбивает в тебя: будь решительным! А концовка все это разваливает. У меня такое ощущение, что она просто струсила.

Гидесса несколько мгновений буравила его взглядом сквозь очки в стальной оправе, удивляясь, почему же экскурсанты не могут вести себя как мирные овечки. Увы, вопрос молодого американца был далеко не праздным. Она сама часто задумывалась над бесцветным финалом книги, желая, как и миллионы других читателей, чтобы обстоятельства в конце концов позволили Джен и Рочестеру пожениться.

— Кое-чего мы никогда не узнаем, — уклончиво ответила она. — Шарлотты с нами давно уже нет, и ваш вопрос останется риторическим. Мы можем лишь изучать ее творчество и получать от него наслаждение. Богатство слога Бронте заведомо перевешивает все маленькие недостатки романа.

Молодой американец кивнул, и группа пошла дальше, мои дядя и тетя тоже. Я задержалась. В зале, кроме меня, оставалась еще туристка из Японии. Встав на цыпочки, я попыталась разглядеть рукопись. Не получалось, я была маловата для своих лет.

— Хочешь, я тебе почитаю? — сказал чей-то добрый голос совсем рядом.

Это была японская туристка. Она улыбалась, я поблагодарила ее. Она огляделась, убедилась, что рядом никого нет, раскрыла лупу и начала читать. У нее было прекрасное произношение и отличный чтецкий голос. Она читала, а строки, превращаясь в звук, одновременно преображались в моем воображении в картины.

«…В те дни я была молода, и какие только фантастические образы, то смутные, то ослепительные, не волновали мое воображение! Среди прочего вздора в моей душе жили и далекие воспоминания о детских сказках, и когда они снова всплывали, юность придавала им ту силу и живость, каких не знает детство…»[4]