— Даже в ноябре сад еще красив, — сказала Фрэнсис, оглядывая сад острым орлиным взглядом голубых глаз. — И так ухожен!..

Лора выпрямилась, подавив стон из-за тянущей боли в спине.

— Н-да, — сказала она скромно, хотя от гордости и счастья кровь прилила к ее щекам.

— Но он никогда не будет таким, каким был в то время, когда еще была жива моя мать, — продолжила Фрэнсис. — У нее было особое отношение к растениям. Она с ними даже разговаривала — на своем ужасном дублинском диалекте, который никто из нас не понимал. Иногда казалось, что ей достаточно всего лишь суметь уговорить какой-нибудь цветок, и он уже начинал цвести. Ее сад славился своей красотой на всю округу.

Радость погасла. Лора была уничтожена, словно кто-то пнул ее ногой. После этого в ее душе осталась глубокая рана.

«Почему ты никогда не была по-настоящему тактичной? — больше всего хотелось прокричать Лоре. — Почему я никогда не могу тебе угодить? Почему ты никогда не замечаешь, что причиняешь мне боль?»

Она что-то пробормотала и быстро отвернулась, чтобы Фрэнсис не увидела слезы в ее глазах. Это было нетрудно — скрыть печаль от Фрэнсис: она редко понимала, если кому-то было плохо.

Та рана не затянулась до сих пор… Лора встала, взяла халат и подошла к окну. Внизу горели уличные фонари, в свете которых было видно, как моросит дождь. Пол был холодным, и Лора подогнула пальцы ног.

Неожиданно вспомнила, что в тот же день к ним приходила Лилиан Ли из Дейлвью. Она просто вбежала в кухню, где Фрэнсис и Лора сидели за ужином. Фрэнсис никогда не запирала входную дверь, и Лора считала, что она поступает легкомысленно. Лицо Лилиан было белым как мел. Она прижимала ко рту носовой платок, перепачканный кровью, и истерично рыдала. Ее губа распухла, а во рту отсутствовал один зуб. Как выяснилось, это было дело рук Фернана, которому она возразила по поводу какой-то мелочи.

— И так каждый раз, — всхлипывала Лилиан, — каждый раз… Если случается то, что ему не нравится, он полностью теряет самообладание!

— Боже мой, почему вы ему это позволяете? — спросила Фрэнсис с удивлением, в то время как Лора обрабатывала рану Лилиан чистой влажной салфеткой.

— Как же я могу этому помешать, — рыдала Лилиан, — ведь он в десять раз сильнее меня!

— На худой конец вы можете хотя бы развестись и уйти от него, — предложила Фрэнсис. — И еще при этом, конечно, получите хорошую долю.

— Я не могу от него уйти, — прошептала Лилиан.

— Почему?

— Я люблю его.

Фрэнсис потеряла дар речи, а Лора подумала, что она как раз может это понять. Для Фрэнсис подобные вещи были ясны и бесхитростны. Она никогда не стала бы разбираться в сложной структуре душевной зависимости, потому что всегда относилась к таким вещам с пренебрежением.

Лора была потрясена, услышав о Фернане такие страшные новости. Он вырос на ее глазах, она готовила ему его любимую еду, если он приходил к ним в гости, давала ему с собой пирог, когда он после каникул возвращался в интернат. Она любила его; он был частью ее маленького мира, в котором она всегда старалась сохранять покой. Когда Фернан вырос, он стал настолько привлекательным, что у Лоры временами возникало волнующее чувство, которое она в себе немедленно подавляла. Она была на шестнадцать лет старше его, незаметная серая мышка. Для Фернана она была всего лишь милой, заботливой Лорой, которая все еще готовит ему вкусняшки. И она никогда не станет для него чем-то бóльшим. Как и он для нее навсегда останется лишь приветливым мальчиком, а позже доброжелательным мужчиной из соседней деревни…

В тот день Фернан показал свое второе лицо, о котором Лора не имела понятия. Было ощущение, будто в идиллию воткнули ядовитую иглу — или в олицетворение идиллии, за которое Лора так упорно держалась.

До сих пор, подумала она, до сих пор…

Лора ощутила, как ее пронизал ледяной холод, пока она стояла у окна и всматривалась в дождь. Она все же сделает себе чай, разбудит это Марджори или нет. Прекрасный горячий чай. Единственное средство от дрожи, которую вызвали воспоминания…

Была половина седьмого утра, и Барбара проснулась от чувства голода. Накануне она так и уснула с ощущением пустоты в желудке. Ей приснилось, будто она заблудилась в большом вымершем городе. Бродила между бесконечно длинными рядами домов, но нигде за черными мертвыми стеклами окон не обнаружила свет, не увидела ни одного человека, не услышала ни одного голоса. Высоко над собой, между крышами небоскребов, она разглядела узкую полоску серого, неподвижного, холодного неба. Ее мучило болезненное ощущение одиночества, но еще тяжелее было чувство голода. В том, что она оказалась совершенно одна, было что-то нереальное; голод же был реальным и ощутимым. В ее желудке постоянно возникали спазмы, и ее стала постепенно охватывать паника из-за ощущения, что она больше никогда не получит еды.

Когда Барбара проснулась, она некоторое время с облегчением осознавала, что это был всего лишь сон, но потом почувствовала боль в желудке и поняла, что сон — по меньшей мере отчасти — вполне соответствовал реальности. Вместо брошенного города она застряла в снежной пустыне, но хотя бы не была в одиночестве, рядом с ней был Ральф. Однако, несмотря на экономию, их запасы резко шли на убыль, и если ситуация в ближайшее время не изменится, они будут испытывать серьезные затруднения. Барбара подумала о завтраке, который их ожидал, — кофе, каждому по куску хлеба и одно сваренное вкрутую яйцо на двоих, — и вздохнула. За окном завывал ветер, и она видела, что идет снег. Ее кончик носа был ледяным; во всех помещениях, включая кухню и столовую, температура за ночь значительно снизилась. Стены уже давно отдали накопившееся за прошлые недели тепло. Вскоре потребуется пять одеял, чтобы можно было спать.

Барбара подумала, что ждет их в этот второй день рождественских праздников: скудный завтрак, едва годный для того, чтобы успокоить урчащий желудок; растопка камина и поддержание огня; незаменимые лопаты для снега, чтобы снова не занесло проход к сараю. Потом надо принести из сарая в дом дрова, приготовить ужин, которому соответствует поговорка «кот наплакал», помыться холодной водой, стоя при этом в еще более холодной ванне…

Барбара решила оставаться в постели как можно дольше.

Она нащупала лежащие на тумбочке спички и зажгла все восемь свечей на большом медном подсвечнике, который принесла снизу. Рядом с подсвечником лежала та самая рукопись из сарая. Барбара до сих пор так и не смогла приступить к чтению. Они с Ральфом полночи проговорили и в конце концов оба совершенно выбились из сил. Из зеркала на Барбару смотрело заостренное бледное лицо с огромными покрасневшими от усталости глазами. Она упала в постель и через секунду уснула.

Ее не мучили те же угрызения совести, что и Ральфа, но на какой-то момент у нее все же возникло своеобразное чувство, когда она взяла самую верхнюю стопку страниц. Она держала в руках что-то очень личное. Возможно, Фрэнсис Грей порою была очень откровенна в своем описании. С другой стороны, она, Барбара, в этом случае была совершенно нейтральным лицом. Если б Фрэнсис была ее матерью или бабушкой, она, возможно, воздержалась бы от того, чтобы узнать то, что не хочется знать о близких людях. Но ей казалось, будто она имеет дело с биографией клиента, будто изучает процессуальное дело.