Белыми.

…лилиями.

– Кэри, уходи. – Жесткие пальцы, родные…

– Нет.

…перчатки на кровати, и дурной тягучий запах крови. Страх, что живет в животе, заставляя притвориться спящей.

Отвращение.

…шаги в темноте, шорох, шелест… старый шкаф.

Раз-два-три-четыре-пять.

…камень забирает дыхание.

Тепло.

Память, но Кэри делится, силясь напоить черную бездну. Ей нужно горе? Пускай, у Кэри есть черные дни, целая бездна черных дней. Себе она оставит ромашки и поле. Сверра на берегу реки, серьезного и хмурого. Его же, склонившегося над распоротой ступней… и того, что прогонял чудовищ из шкафа.

…а камень, камню нужно иное, чтобы до края, ведь и у бездны есть края.

Боль?

И страх?

И ненависть, неужели она, Кэри, способна была ненавидеть?

Раз-два…

…камень раскрывался, грань за гранью…

– три-четыре… – Шепот на ладони Брокка, и теперь уже он не позволяет Кэри упасть.

…чернота расплывается, вихрями, лентами, потоком льда, который наполняет изящный контур чужого творения…

– …пять… я иду… тебя искать…

Оно летит с ладони, перегоревшее сердце первого короля. И замирает, останавливая время.

– Я тебя…

…расплывается мир, исчезает, не оставляя ничего, кроме пальцев на ее щеке.

– …я тебя нашла…

– Неправда, – шепот и родной близкий запах. – Это я тебя нашел…

…а размытый мир застывает, чтобы вздрогнуть под эхом нового удара.

…темнота.

…пласты черно-красного базальта.

…гранит, который трещит, но держит, заслоняя от натянутой до предела жилы тонкий земляной пласт. Он прошит нитями корней, и обглоданные добела кости отмечают вехи чужой, инаковой жизни. И кости эти вспыхивают и сгорают.

Пепел к пеплу.

Плачет пламя, там, наверху, и чужая воля, стреножившая жилу, слетает.

Воли больше нет.

И базальта.

И гранита… и сама земля плавится, сродняясь с предвечным огнем.

…многие лица.

…многие жизни, собранные в месте, где жила родилась. Она не просто помнила – она существовала в том, запретном времени.

Искрой на ладони.

Лепестком умирающего мира, пламенем, которое не способно было согреть и камня. Она помнит и камень, и руки, заслонившие ее от ветра. Нежный шепот того, кто поил своей силой, зная, что не напоит досыта…

…было.

…огонь к огню… не сгореть, но выжить, сродниться с миром и, насытившись, пусть ненадолго, ответить на зов того, кто ждал. Верный… нет, жила не знала, что значит это слово, она просто слышала его и спешила, прорвалась, расплескивая новообретенную силу, делясь ею щедро.

И он, ее вечный стражник, омытый огнем, кричал.

Ему было больно, но жила забрала боль.

И страх.

И разум тоже, потому что разум рождал иные страхи. Зачем? И он, тот, кто отдал жиле свое сердце, остался с нею навсегда. Или очень надолго, в конце концов, там, у сердца мира, время ничего не значит.

Но мир в очередной раз изменился. Он сам, спеша выплеснуть избыток сил, сдвигал базальтовые плиты, рушил древние русла, каменной крошкой забивая протоки. И лава наполняла, переполняла пустоты, и стены древних пещер плавились. Вскипали известковые зубы сталактитов, расплывались от жара сталагмиты. Умирала вода, гневным паром взрывая гранит, пробивая путь наверх.

Туда, где плакало, умирая, истинное пламя.

…огонь к огню…

…и голос крови, близкой… знакомой…

Выше.

Замирая под куполом мира. И в зазоре между двумя ударами далекого сердца отступить. Расправить кольца, медленно, с каждым разворотом усиливая нажим на стенки базальтовой тюрьмы. И вслушиваясь в нежный шепот трещин.

Земля скулит сгорая…

…вверх.

По нитям корней.

Жадно глотая древние кости, подтапливая фундамент домов. Камень плавится и плывет. И северные ветра, опаливши крылья, поднимаются к небесам. Жила помнит чуждую их синеву, пусть и заемной, чужой памятью…

…своей, того, кто остался при ней навек.

Он просит уйти, и этому голосу вторит другой, чье право говорить подтверждено кровью. Он больше не пытается оседлать пламя.

…назад.

…нет.

…назад…

…сердце мира подстегивает, удар за ударом, в новом, шальном ритме.

…назад.

Голос-плеть. И пламя замирает. Ему тоже нравится играть. Оно знает, что тот, кто говорит с огнем, слишком слаб. Он не способен приказать, но пытается…

…пускай.

Игра.

Игра-игра-игра.

…огонь к огню…

…кровь к крови… крови не было давно… она собирает, по капле, по жизни, тем, кто готов вернуться. Так ведь лучше, когда вместе. Она дарит вечность, а они, глупые дети ее, боятся.

И жила выжигает страх из душ их, из тех, кто готов душой рискнуть.

…а тот, кто стоит у ворот, шепчет ей, что так неправильно.

Ложь. Неправильно оставлять их одних, потерянных детей. Они приходят, чтобы вспомнить, кем являются. И разве она заставляет?

Нет.

Она зовет, и дети откликаются, а другие… другие уходят от нее, уносят с собой огонь в крови… и мучаются… огню тяжело в плену, ей ли не знать.

Она поможет.

Им, которые остались, которые шепчут, что нужно отступить.

Нельзя.

…память к памяти…

…если собрать всю, до капли, она сумеет сделать… что? Не помнит… тот, кто остался с нею навсегда, сказал бы, но он тоже давным-давно роздал свои кровь и память… а эти боятся.

Глупые дети.

Беспокойные.

Разве способна она причинить им вред? Боль… боль будет, но она мимолетна…

…Стальной Король сидел, запрокинув голову. Из носа, из ушей его текла кровь, но никто не спешил помочь. Старая королева, которой к лицу был огненно-красный наряд, застыла в кресле. Она улыбалась, но в пустых ее глазах отражалось зимнее кружево… в полураскрытой ладони лежал мертвый рубин.

Стальной Король попытался подняться, но вновь сел.

– Проклятье…

Голос его звучал глухо.

Неловкие пальцы коснулись лица, и Король с удивлением уставился на них, точно никогда прежде не видел крови. Он сидел, как показалось, долго, вечность почти, но и вечность иссякла.