нашей стране. В момент появления первой книги “Тихого Дона” кое-кто пытался изобразить дело таким образом, что это произведение никакого отношения к социалистической литературе не имеет. Отрицать талантливости “Тихого Дона” никак нельзя было. Но врагам надо было во что бы то ни стало снизить его значение. И вот предпринимается первый демарш: да, книга талантлива, но никакого отношения к советской литературе она не имеет, и даже написана она не Шолоховым. Номер не прошёл. Открытая вражеская вылазка была разоблачена. Вслед за этим наступает новый период в судьбе и репутации романа и её автора. “Тихий Дон” превозносят в печати. На сей раз Шолоховым занялись “налитпостовцы”. Да, “Тихий Дон” талантливое произведение. Но Шолохов это не Киршон и не Чумандрин, и его роман не признаётся произведением пролетарской литературы. Шолохов зачислялся в ряды пролетарских писателей с оговоркой, что это не совсем “наш” писатель, что это “идеолог середнячества, идущего к пролетариату”, что он “внутрирапповский попутчик” (была и такая категория) и т. д. Партия разбила все эти гнилые троцкистские попытки дискредитировать крупнейшего советского писателя».

Разбила до такой степени, что упомянутые в тексте Киршон и Чумандрин к тому времени были исключены из партии, из Союза писателей, а Киршон ещё и арестован.

Под большой статьёй Гоффеншефера шло письмо стахановки Маруси Виноградовой: «С Михаилом Шолоховым я впервые встретилась зимою 1935 года в Доме архитектора. Там в этот день было много писателей… Шолохов обратил моё внимание своей скромностью. Такая скромность, мне кажется, свойственна только большим людям. Шолохов говорил мало, и тем ценнее было каждое сказанное им слово. После встречи с писателем я с большим интересом прочла его “Тихий Дон” и “Поднятую целину”. Особенно мне поправился “Тихий Дон”, где автор так умело, с таким большим чутьём показывает самые глубокие переживания своих героев. Чрезвычайно ценна в этом замечательном произведении его удивительная правдивость. Веришь каждому слову. Таким уменьем правдиво описывать действительность обладают, к сожалению, лишь немногие писатели. Михаил Шолохов с большим мастерством показывает переживания русской женщины. Образ Аксиньи по его силе и правдивости можно сравнить с лучшими образцами классической литературы. Взяв лучшее у классиков, Шолохов сумел соединить с мастерством глубокую идейность. Читая его, видишь, что это писатель-коммунист, глубоко преданный великому делу строительства бесклассового социалистического общества. Это делает его особенно близким и дорогим нам. Вот почему с глубокой радостью принимаешь известие о включении Михаила Шолохова в число членов Центральной избирательной комиссии».

На той же полосе – фрагмент из четвёртой книги «Тихого Дона», с объявлением: продолжение романа начнут публиковать в «Новом мире» с одиннадцатого номера.

Посреди полосы – огромная фотография молодого, красивого, очень серьёзного Шолохова.

До сих пор подобные почести воздавались только Горькому.

* * *

17 октября в газете «Правда» вышла новость: «Жители станицы Вёшенской – родины члена Центральной избирательной комиссии писателя М. Шолохова – активно готовятся к выборам в Верховный Совет СССР. В 18 избирательных участках района ведут пропаганду по выборам 189 пропагандистов. Лучшие агитаторы – учителя-коммунисты Сенин и Кривошлыков».

Мрачный юмор ситуации состоял в том, что один вёшенский учитель-коммунист носил фамилию белого офицера и прототипа Половцева в «Поднятой целине», а другой – фамилию большевика и героя «Тихого Дона».

В том же номере – стихи Сергея Михалкова: «Я – гражданин восемнадцати лет, / Я выбираю в Верховный совет. / Выбрать по праву доверено мне / Лучшее имя в Советской стране. / Кто он, которого выберу я? / <…> Преданных партии выберу я. / Партия Сталина – совесть моя!»

В номере «Правды» за 21 октября начинают объявлять кандидатов в Верховный Совет. О выдвижении Иосифа Виссарионовича Сталина объявила мастер лампового завода Славнова: фамилию подобрали идеальную. Молотовский избирательный округ Москвы – выдвинул Молотова. Пролетарский избирательный округ Москвы – ударницу труда Прасковью Никитичну Пичугину. Три эти фамилии были на первой полосе «Правды».

На следующих полосах шли: Жданов, Калинин, Ворошилов, Хрущёв, Каганович, крестьянин-колхозник Василий Семёнович Сидоров, Герой Советского Союза Василий Сергеевич Молоков, ткачиха Матрёна Кузьминична Симонженкова.

Началась избирательная кампания.

На следующий день были освобождены Луговой, Красюков и отказавшийся от данных под пытками показаний Логачёв. Ежов не нашёл достаточных оснований, чтоб оставить Тихона Андреевича в тюрьме.

* * *

«Железный нарком», как тогдашняя пресса величала Ежова, придумал, как минимизировать риски в связи с освобождением вёшенцев.

Если немедленно отпустить домой всех троих, слишком много всего вскроется в станице Вёшенской. Сколько людей успели там арестовать! Скольких выгнали из партии!

Как, в конце концов, посмотрят освобождённые самим товарищем Сталиным Луговой, Красюков и Логачёв на Капустина, Виделина и Кравченко? На предавший их актив?

Они ж всех разгонят.

Они ж всё по-своему начнут переделывать.

Они ж станут жалобы писать, добиваясь освобождения остальных своих товарищей.

Пусть Шолохов так и остаётся в своей станице один, окружённый людьми Евдокимова. За это и товарищ Сталин не пожурит. Если спросит, а где вёшенцы – скажем: в Москве, работают на самых ответственных должностях, можем их вызвать, Иосиф Виссарионович.

Луговой рассказывал, что в день освобождения его привели в приёмную начальника административно-хозяйственного отдела наркомата НКВД.

«Там я встретил Красюкова, а затем привели и Логачёва. Начальник АХО дал нам денег, дал порученца и сказал, что он нас отвезёт в гостиницу, а назавтра утром поведёт в магазины, чтобы купить для нас одежду».

Такой был день – не забудешь вовек! Друзья постарели. Глаза их с трудом оттаивали на ноябрьском московском ветру.

В своё время огромный, полный, богатырского телосложения Красюков исхудал до непотребного состояния, даже ноги похудели: сапоги стали ему велики.

Логачёв всё смотрел по сторонам, никак не способный поверить в реальность происходящего, и невольно стараясь держаться подальше от всякого человека в форме.

Луговой выглядел лучше всех: с ним, как с главным шолоховским товарищем, обходились не настолько беспощадно.

«Мы решили пойти в ресторан, на лифте поднялись на 11 этаж. Зал был залит светом, на сцене разместился огромный джаз-оркестр. Заказали мы на первых порах яблок, груш, винограду и одну бутылочку вина. Выпив вино и моментально уничтожив фрукты, мы заказали ужин. Посетители с подозрением смотрели на нас. Мы были оборваны, в грязном одеянии, без поясов, брюки придерживали рукой, нечем было их пристегнуть».

«Наутро пришёл порученец Ежова и повёл нас втроём по магазинам. Мы купили себе новые костюмы, ботинки, пальто, шапки, бельё, сорочки. За день со всем этим справились. Трудность была с Красюковым – никак не могли подобрать ему пальто. Роста он был необыкновенного – побольше двух метров. Какое пальто ни примерит – оно ему то узко в плечах, то коротко, то рукава малы. К концу дня нашли и ему по росту пальто».

«Вечером пришли к Ежову по его указанию. Осмотрев нас, он сказал: “Ну