Во всяком случае, именно так развивались события на оккупированных территориях, и, как мы полагали, главной предпосылкой для повторения этого процесса в Германии было максимально возможное сохранение промышленного потенциала. К концу войны, в особенности после отказа от покушения на Гитлера, я бросил все свои силы на спасение экономики, невзирая на трудности и идеологические и националистические пристрастия. Но, поскольку это шло вразрез с официальной политикой, мне приходилось все больше лгать и выкручиваться. В январе 1945 года на одном из оперативных совещаний Гитлер протянул мне обзор иностранной прессы и, сверля меня взглядом, возмущенно спросил:

– Если помните, я приказал уничтожить все французские предприятия. Как же так получилось, что за несколько месяцев объем производства уже приближается к довоенному уровню?

– Может быть, это чистая пропаганда, – спокойно ответил я. Поскольку сам Гитлер не пренебрегал подобными пропагандистскими акциями, вопрос был исчерпан.

В феврале 1945 года я снова летал на нефтеперерабатывающие заводы Венгрии, в пока еще удерживаемый нами угольный район Верхней Силезии, в Чехословакию и Данциг. Везде, где я побывал, мне удалось заручиться обещаниями представителей моего министерства следовать выработанному нами курсу, да и генералы с пониманием отнеслись к моей деятельности.

В Венгрии я увидел кое-что весьма любопытное: у озера Балатон концентрировались дивизии СС, которые Гитлер намеревался бросить в крупномасштабное наступление. Поскольку план этой операции держался в строжайшем секрете, странно было смотреть на нашивки, выдававшие принадлежность солдат и офицеров к элитным соединениям. Но еще фантастичнее этой демонстративной подготовки к «внезапному» удару была вера Гитлера в то, что несколькими бронетанковыми дивизиями можно сбросить советскую власть, укрепившуюся на Балканах. Гитлер не сомневался: народы Юго-Восточной Европы всего за несколько месяцев успели устать от советского правления. Впав в отчаяние, он убедил себя в том, что достаточно добиться лишь начальных успехов и ситуация в корне изменится: вспыхнут народные восстания, и, объединенные общей целью, мы победим большевистского врага. Фантастика!

В Данциге я заехал в штаб Гиммлера, в то время занимавшего пост главнокомандующего группой армий «Висла». Штаб размещался в комфортабельном, специально оборудованном поезде. Мне случилось присутствовать при телефонном разговоре Гиммлера с генералом Вейссом. Все доводы Вейсса о необходимости оставить безнадежные позиции Гиммлер обрывал одной и той же фразой: «Я дал вам приказ, и вы головой отвечаете за его выполнение. Если позиции будут оставлены, я лично призову вас к ответу».

Посетив на следующий день генерала Вейсса, я узнал, что позиции были оставлены еще ночью. Вейсс явно пренебрег угрозами Гиммлера. «Я не намерен заставлять свои войска выполнять безумные приказы и нести неоправданно большие потери. Я делаю только то, что возможно». Угрозы Гитлера и Гиммлера переставали действовать на командующих. В ходе той же поездки я просил министерского фотографа снимать бесконечные вереницы беженцев, в панике рвущихся на запад. Когда-то Гитлер отказался рассматривать подобные фотографии, и теперь история повторилась: он снова оттолкнул снимки, но без раздражения, словно покорившись судьбе.

В Верхней Силезии я встретил генерала Хайнрици, разумного командира, с которым в последние недели войны у меня установились доверительные отношения. Тогда, в середине февраля, мы решили сохранить железнодорожные магистрали, необходимые в будущем для доставки угля в Юго-Восточную Германию. Вместе мы посетили шахту в окрестностях Рибника. Хотя шахта оказалась в непосредственной близости от фронта, советские войска не пытались помешать ее работе. Казалось, что и враг с пониманием относится к взятому нами курсу. Польские шахтеры приспособились к изменившейся ситуации. Они работали с прежней отдачей, в некотором смысле платя нам за обещание сохранить их место работы, если они воздержатся от саботажа.

В начале марта я отправился в Рур, где возникли серьезные проблемы. Промышленников больше всего тревожила вероятность разрушения мостов, ведь тогда даже при сохранности угольных шахт и сталелитейных заводов вся промышленность остановилась бы. Я посетил фельдмаршала Моделя[302].

Фельдмаршал был в ярости. По его словам, он только что получил приказ Гитлера атаковать врага на фланге в Ремагене несколькими отборными дивизиями и отвоевать мост. «Эти дивизии растеряли все свое оружие и совершенно небоеспособны. От них пользы меньше, чем от роты! Все время одно и то же: в штабах понятия не имеют о том, что творится на фронте… Разумеется, в провале обвинят меня». Раздраженный приказами Гитлера, Модель с еще большей готовностью выслушал мои предложения и пообещал в боях за Рурский регион пощадить жизненно важные мосты и железнодорожные сооружения.

Чтобы предотвратить уничтожение мостов, столь гибельное для нашего будущего, я договорился с генералом Гудерианом издать приказ о «разрушении объектов на нашей территории». Этот приказ запрещал любые взрывы, которые могли «помешать жизнеобеспечению немецкого населения». Безусловно, каких-то разрушений избежать было невозможно, но необходимо было свести их к минимуму. Гудериан намеревался взять на себя всю ответственность на Восточном театре военных действий, но когда он попытался убедить генерала Йодля, отвечавшего за Западный театр военных действий, подписать подобный приказ, Йодль переадресовал его Кейтелю. Кейтель заявил, что обсудит проект приказа с Гитлером. Результат был вполне предсказуем: на следующем же оперативном совещании Гитлер закатил истерику и потребовал еще более неукоснительного проведения тактики «выжженной земли».

В середине марта я послал Гитлеру еще одну докладную записку, в которой снова перечислил действия, необходимые на данном этапе войны, и при этом я прекрасно понимал, что нарушаю все запреты, установленные в последние месяцы. Однако другого пути у меня не было: всего лишь несколько дней назад я созвал промышленников на совещание в Бернау и сказал им, что поставлю на карту свою жизнь ради сохранения заводов от разрушения. Одновременно я разослал во все филиалы министерства циркулярное письмо с приказом не допустить никаких преднамеренных взрывов предприятий.

Чтобы Гитлер сразу же не отшвырнул мою записку, начал я, как обычно, с отчета о добыче угля. Однако уже на второй странице, в перечне приоритетных промышленных объектов, военные заводы оказались в самом конце, а предпочтение я отдал гражданским нуждам – обеспечению населения продовольствием, топливом, электроэнергией[303]. Затем я резко сменил тему, подчеркнув, что «немецкая экономика окончательно рухнет уже через четыре – восемь недель, что сделает невозможным продолжение военных действий». Я прямо обратился к Гитлеру со словами: «Никто не имеет права связывать судьбу немецкой нации с собственной судьбой… В эти последние недели войны долг руководства – оказать любую возможную помощь своему народу». В заключение я написал: «На данном этапе войны мы не должны бессмысленными разрушениями ставить под удар выживание нации».