— Испугалась? — усмехнулся Михай. Он был в измятом военном платье и кирасе, но жив и здоров. Более того, он был доволен!

— Испугалась, — подтвердила Ланка дрогнувшим голосом. — Ты… Мне стало плохо…

— Бывает. Что поделать, я не могу открыть тебе все свои секреты, хотя ты у меня и умница. — Регент подошел к жене, взял ее унизанной перстями рукой за подбородок и какое-то время рассматривал, словно бы видя в первый раз. — Хороша, — удовлетворенно произнес он. — Так и знал, что роды пойдут тебе на пользу. Раньше тоже было неплохо, но меньше, чем следовало. Тебе нужны новые платья, и не вздумай затягивать талию.

— Не вздумаю. — Хорошо, что мысли — это только мысли. Хорошо, что она спала в эту ночь одна.

— Новые платья. — Михай засмеялся. — Новый ребенок тебе тоже понадобится. Нам нужен сын, и не стоит откладывать.

— Михай, — он в самом деле доволен, но сейчас он перестанет смеяться, — гоблины ушли, остался только Уррик со своей сотней и всякая дрянь. Мы в осаде, в Гелани… бунт.

— Не думай о всякой ерунде! — Годой уверенно подтолкнул женщину к кровати. Илана не сопротивлялась: зачем? Он все равно с ней справится. Таянка покорно, как какая-то Герика, предоставила себя мужу, пытаясь про себя вообразить — нет, не Рене, это было бы кощунством, — но хотя бы Уррика или Гжеся, только Годой оставался Годоем. Хорошо хоть он был слишком занят, чтобы следить за лицом жены, которая лихорадочно соображала, что же теперь делать. Потом мысли кончились. Михай заставил-таки ее забыть о… ерунде.

3

— Ну, вот и она, — объявил Жан-Флорентин и прыгнул с руки Рене на голову Гибу. — С нашей стороны было бы бестактно подглядывать. Вы, люди, почему-то предпочитаете решать свои личные проблемы индивидуально и конфиденциально. Мы вернемся вечером.

Гиб негромко фыркнул и, обернувшись, скосил на герцога влажный глаз; можно было поклясться, что водяной демон улыбается…

— Он говорит, что не подпустит никого из двуногих ближе, чем на пятьсот его шагов, — пояснил Жан-Флорентин. Конь, позволив всаднику сойти, прянул назад, и достойная парочка тут же скрылась из глаз. Герцог этого и не заметил — он увидел Герику.

Та сидела на берегу небольшой затоки, образованной какой-то речушкой или просто большим ручьем, обхватив руками колени. Издали она казалась совсем беззащитной, кто бы мог подумать, что по воле этой женщины рушились скалы и гасли звезды…

— Геро. — Рене позвал еле слышно, но она вздрогнула и сразу же обернулась. В серых глазах полыхнули удивление, радость и… отчаянье. Затем погасло и оно. Когда Рене подошел ближе, лицо Эстель Оскоры было холодней предзимней воды.

— Вы зря искали меня, монсигнор. Я способна постоять за себя сама.

Рене молчал. Просто стоял и смотрел на тарскийку. Возле щеки пронеслась неосторожная стрекоза, на лету зацепив человека, тот даже не шевельнулся. Ветер растрепал гриву осоки, стряхнул с какого-то отцветающего куста белое душистое облако. Мужчина и женщина молчали, глядя друг на друга. Она опомнилась первой. Может быть, потому, что в мыслях вела подобный разговор всю ночь. Вела, не надеясь на встречу. Рене думать было некогда — бешеная скачка не располагает к раздумьям.

— Монсигнор, — Герика была совершенно спокойна, — я понимаю, что вы человек благородный, но, уверяю вас, ни вы, ни кто-нибудь другой ничем мне не обязаны. Я в этом мире совершенно чужая. Я не человек, не эльф, даже не гоблин. Я отзвук того, чего больше нет и быть не должно. Мне пришлось искупать грехи всех Годоев. Я это сделала и освободилась. Возвращайтесь в Кантиску, вас ждут дела. Ваше место на троне, мое — в Последних горах!

— Так вот ты куда собралась, — Рене через силу улыбнулся, — искать Романа, я полагаю…

— Да. — Серые глаза с вызовом сверкнули.

— Я тоже думал об этом. Мы нашли бы его…

— Мы?!

— Разумеется. Неужели ты думаешь, я могу оставить друга? — Голос Рене звучал насмешливо и грустно. — Море такого не прощает.

— Монсигнор, — Герика явно давала понять, что не желает продолжения разговора, — ваша дружба с Рамиэрлем — это ваше дело. Моя дорога — это моя дорога. Наши пути расходятся, и лучшее, что мы можем сделать, это пожелать друг другу удачи.

— Великие Братья! — взорвался Рене. — Какая же ты дура! Посмотрел бы я на того, кто посмеет советовать мне, с кем и что иметь. Моя дружба с Романом, который, кстати, жив и здоров, чего и тебе желает, это моя дружба с Романом. А ты — это ты! Ты спасла нас всех, и… Ты нужна мне, и мне нет дела до того, кто ты.

— Зато мне есть дело. Ты можешь заткнуть всем рот, но ты не запретишь им думать обо мне как о чудовище… Да ты и сам, случись что… Я действительно нелюдь, Рене! — Ее голос сорвался на крик. — Нелюдь! И оставь меня в покое!

— Какая же ты дура! — еще раз повторил Аррой. — Ты же любишь меня. Знаю, что любишь. И я тебя люблю. А остальное — ерунда.

— Я не люблю вас, монсигнор, — губы Герики дрожали, но отчаянной решимости, застывшей в глазах, хватило бы на отряд гоблинов-смертников, — и никогда не любила. Если вы расцениваете то, что я вам позволяла в Гелани, как любовь, вы ошибаетесь. Я выполняла приказ своего супруга. Вы для меня как мужчина никто. Да, я любила Стефана, но он умер. И вы никогда не займете его место.

— А я и не хочу занимать его место, — живо откликнулся Рене. — Ты очень изменилась, Герика. Весной, на прогулке, ты наверняка ее помнишь, я понял это окончательно. В Гелани мне было тебя жаль, а сейчас… Сейчас я люблю тебя. И не лги, ты не думаешь о Стефане. Я знаю женщин, которые не забыли погибших, у них другие глаза… Им не надо кричать, что они помнят, — достаточно увидеть, как они говорят, как ходят, как улыбаются… Они — отражение прошлого, а ты — нет…

— О да! В женщинах вы разбираетесь почти так же, как в морских делах…

— Хуже, — сверкнул зубами Рене. — Ни разу в море я не попадал в такую переделку, как с тобой. Но если ты думаешь, что я тебя отпущу, ты ошибаешься.

— Интересно, что вы мне можете сделать? — Голос тарскийки дрогнул то ли от негодования, то ли от исконной женской слабости. — Я способна себя защитить от кого угодно.

— А от себя? — Адмирал шагнул вперед.

Герика вскочила, лицо ее побледнело.

— Не приближайтесь, монсигнор! Еще один шаг… Я… Вы умрете.

— Пусть. В конце концов, рано или поздно мне придется это сделать.

— Не подходи. — Она отступила на шаг, выставив впереди себя руку. Рене видел, как вызванная подобным жестом сила укротила казавшееся необоримым чудовище, и все равно прыгнул.

Герика сопротивлялась бешено, она действительно могла за себя постоять, — но магией тут и не пахло. Женщина извивалась, царапалась, пыталась кусаться. Рене не желал причинять ей боль, и ему пришлось постараться, прежде чем он все же бросил ее на мягкую летнюю траву, а Герика упрямо продолжала отбиваться, пока он разрывал прочную дорожную одежду, пока…