– Спасибо, наставник, – кивнул тот.

– За что?

– За то, что принял меня в священное стадо Аннуина.

Фросин отвернулся, чтобы Перинис не увидел, насколько карлик доволен его ответами.

К болотам они пошли пешком. Фросин заявил, что хрюшка там хреново хряпнется, и Перинис предпочел не переспрашивать, что это значит.

От болот веяло жутью. Бояться сын Ллиан не умел, но ощущение опасности было слишком явственным.

Болота тянулись на восток… далеко. Так далеко, что соколиного зрения не хватало, чтобы различить восточный край.

– Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот, – изрек Фросин и выразительно посмотрел на ученика. Тот пожал плечами. В самом деле, раз наставник привел сюда, то держаться подальше не получится. Ну а рассудок с жизнью – пока, вроде, всё на месте.

– Про собак знаешь? – спросил карлик.

– Немного.

– Они рождаются посреди трясины. Дороги туда нет. А щеночек мне нужен. Принесешь?

– Постараюсь.

– Нет, уж ты, пожалуйста, не старайся. Ты или за дело берись – или прочь катись.

– Прости, наставник. Я принесу. Что для этого надо?

– Запоминай…

Человек любит бояться.

Можно это осуждать, но глупо говорить, будто это не так.

Человеку нравится видеть ужасное, чудовищное, гибельное – чтобы сознавать: это не со мной!

Поэтому лучше всего бояться в уютном кря… кри… кресле у камина…или у етого, как его… еле-визора. Странные такие слова из будущего.

Страх гонит кровь по жилам, будит сонную душу… а уж когда этот страх понарошку – то совсем здорово.

Так уж они устроены – люди.

Вот и я хочу получить кусочек страха. Самого настоящего. Порождения ан-дубно.

Получить и приручить. А в свой час – и подарить. Такой жутенький, такой кошмарненький, такой прирученный страх!

Страх из древних времен мне очень пригодится в грядущем – с его кряслами-треслами и еле-визорами – когда связи между мирами ослабнут. Вот я тогда-то подкину им этот ручной кошмарчик, проложу новую дорогу меж миром волшебства и людьми.

* * *

– Запоминай. Эти болота людьми недаром называются депрешшшшшн.

– Что?

– Низина. Низменность. Низость. От чего гордый склоняется ниц. То, отчего птица падет вниз. То, что трогать нельзя. Те чувства, что пускать в себя нельзя. Понял?

– Не очень.

– Неважно. Запоминай. Эти болота – не только гнилая земля и вода. Они – свой мир. Они могут затянуть любого, для этого не обязательно ногой наступать на них. Скажи, тебе грустно? тоскливо? ты чувствуешь себя одиноким?

– Да нет… с чего? Это так интересно. Какого щенка я должен тебе принести?

– Щенков рождает трясина. Вместо молока им – болотная вода. Как только он хлебнет ее – станет тварью. Успеешь выхватить щенка из болота раньше, чем он сделает первый глоток?

– Надо – значит, успею.

Голос Фросина звучит непривычно заботливо:

– Будь осторожен. Болото не только внизу. Болото затягивает дух.

Гадость какая…

И воздух тут вязкий, липкий… лететь тяжело.

Неужели это может кому-то нравиться? Ведь если эти болота затягивают, значит, кто-то вступает в это добровольно? Не понимаю.

Так, прочь глупые мысли. Мне надо высмотреть рождение щенка. Пузыри какие-то поднимаются… вонючие, небось. Поднимусь повыше.

Ой, это же щенок! Крохотный, черный, слепой. Вниз, быстрее вниз…

…не успел. Как он быстро глотает эту дрянь.

Ладно, спущусь пониже.

…Я не нужен своему отцу. Он сначала превратил меня в слугу, а потом отправил с глаз подальше… великому Орлу я был только учеником… а Фросину – так, послушный исполнитель воли. Матери у меня вообще нет… у всех на свете есть мать, даже у самой мелкой пичужки, а у меня нет. Бранвен говорит, что моя мать Эссилт, королева меня ни разу сыном не назвала, а Ллиан…

Ллиан! Жизнь – это радость…

Радость! Конечно. Что это было со мной?! Ну вот, и еще раз щенка прозевал.

Значит, выше. Быть выше всякой дури, которой воняют эти… как их назвал Фросин? – депрешн. Я сокол, я могу мчаться быстрее молнии. Я успею! – если не буду отвлекаться на всякие глупости.

Ага, вот пошли пузыри. Ждать… ждать… самый большой, там наверняка щенок. Еще чуть-чуть… еще. Раскрыва-ается…

Ииии… раз!

Сокол сел на ветку дуба, сменил облик. Так и остался сидеть на дереве, болтая ногами в воздухе.

Фросин недовольно высунулся из дупла:

– Щенок, ты бы хоть поздоровался!

– Щенок здороваться не умеет, – наставительно ответил Перинис, извлекая из-за пазухи крохотный живой комочек. – Он вообще пока ничего не умеет.

Глаза Фросина вспыхнули радостью, он с удивительным проворством выбрался из дупла, схватил щенка и спрыгнул на землю. После чего пристроил кутенка у ближайшей дорожной лужи, тот стал лакать.

– У-ти монстрюшко, у-ти тварюшко, – умилялся Фросин на него. – Будешь ты моим, будешь ты дорогами, многими страшными-страшными дорогами…

– А ты чего сидишь? – вдруг поднял он взгляд на Периниса, по-прежнему болтающего ногами на ветке. – Слетал бы к отцу, похвастался.

– Чем? – не понял тот.

– Да пустяком, птенчик мой. Доселе никому не удавалось добыть собаку болот Девона живой. Безвредной – и подавно. Так что ты теперь герой всея Прайдена.

– Ну ладно, – пожал плечами юноша. – Слетаю. Расскажу, если ты этого так хочешь.

Тихо, тварюшка моя, тихо… И ты, хрюшка, тихо. Хочешь чавкать – чавкай, а мнение высказывать нечего.

Щас вот как прибегут, э-э-э, прилетят, э-э-э, примчатся Конь с Соколом, так и будет у нас тут целый этот, как его, зоо-запарк. Злозапарк. В общем, зело большая запарка.

Так, монстрик, запомни: Марха не кусать. Марх свой. Большой и глупый – но свой. Его обижать нельзя. Он сам себя обидит, без нашей помощи.

А вот и они.

Ну, Марх, начинай: «Как ты посмел отправить ребенка на смертельно опасное дело?!»

– Ребенку, между прочим, давно за сотню! – рявкнул Фросин вместо приветствия.

Марх, не успевший еще и рта раскрыть, опешил. Перинис улыбнулся.

– А ты, ребенок, – зыркнул на него Фросин, – давай лети отсюда. У нас взрослый разговор будет.