Эмма подняла руку, чтобы потереть мокрую щеку, и он заметил у нее на предплечье длинный шрам, который был там с тех самых пор, как пять лет назад в зале в Аликанте он вручил ей Кортану. Сколько же меток мы друг на друге оставили, – подумал он.

– Ненавижу, – прошептала она. – Ненавижу, что придется быть вдали от тебя и детей.

Он хотел было взять ее за руку, но сдержался. Если бы он позволил себе ее коснуться, он мог бы сломаться и рассыпаться на куски – а он должен был оставаться сильным, рассудительным и полным надежды. Это он слушал Магнуса, это он со всем этим согласился. Ответственность за это лежала на нем.

– И я ненавижу, – сказал он. – Эмма, если бы я хоть как-то мог отправиться в изгнание, я бы отправился. Слушай, мы согласимся на это только в том случае, если условия будут такие, какие нам надо – если изгнание будет недолгим, если тебе разрешат жить с Кристиной, если Инквизитор пообещает, что к имени твоей семьи не пристанет бесчестье.

– Магнус что, правда думает, что Роберт Лайтвуд будет вот прямо так стремиться нам помочь? Что позволит нам, по сути, диктовать условия нашего изгнания?

– Правда, – сказал Джулиан. – Он не сказал, почему именно так думает – может, потому, что Роберт однажды сам себя отправил в изгнание, а может потому, что умер его парабатай.

– Но Роберт не знает о проклятии.

– И не надо ему знать, – сказал Джулиан. – Задолго до того, как проклятие начнет действовать, влюбленность уже сама по себе нарушает Закон. А Закон велит или разлучить нас, или снять с нас метки. Для Конклава это нехорошо. Они всем сердцем болеют за Сумеречных охотников, за таких годных, как ты – уж точно. Он очень захочет такого решения, которое оставило бы тебя нефилимом. И к тому же… нам есть, на что давить.

– И на что?

Джулиан набрал побольше воздуху в грудь.

– Мы знаем, как разорвать связь. Все это время мы вели себя, как будто не знаем, но – мы знаем.

Эмма вся застыла.

– Потому что мы даже думать об этом не вправе, – сказала она. – Это не то, что мы когда-нибудь могли бы сделать.

– И все равно оно существует, – сказал Джулиан, – и мы все равно об этом знаем.

Она стремительно вытянула руку и схватила его за футболку на груди – невероятно крепко.

– Джулиан, – сказала она. – Было бы непростительным грехом использовать любую магию, о которой бы ни говорила Королева. Мы причинили бы зло не только Джейсу с Алеком и Клэри с Саймоном. Мы причинили бы зло всем тем, кого мы даже не знаем – разрушив то, что так же основа основ для них, как твоя любовь ко мне и моя к тебе…

– Они – не мы, – произнес Джулиан. – Это касается не только нас с тобой, но и детей. Моей семьи. Нашей семьи.

– Джулиан, – она глядела на него с нескрываемой тревогой. – Я всегда знала, что ради детей ты сделаешь все, что угодно. Мы оба всегда говорили, что сделаем. Но когда мы говорим «что угодно», мы все равно имеем в виду, что есть вещи, которых мы не сделаем. Ты разве не понимаешь?

Джулиан, я даже испугалась…

– Да, понимаю, – сказал он, и она немного расслабилась, глядя на него широко раскрытыми глазами. Сейчас ему как никогда прежде хотелось ее поцеловать – потому, что это была Эмма, добрая, честная и рассудительная.

Вот же ирония судьбы.

– Это просто угроза, – добавил он. – Рычаг давления. Мы бы этого не сделали, но Роберту знать об этом необязательно.

Эмма отпустила его футболку.

– Слишком крутая выходит угроза, – сказала она. – Уничтожить парабатаев как явление – это значит, уничтожить самую суть нефилимов.

– Ничего разрушать мы не будем. – Он взял ее лицо в ладони, коснулся мягкой кожи. – Мы все исправим. Мы будем вместе. Изгнание даст нам время, чтобы выяснить, как разорвать связь. Если это возможно так, как предлагает Королева Благого Двора, значит, возможно и как-нибудь иначе. Проклятие преследовало нас, как чудовище. Но теперь у нас есть пространство для маневра.

Она поцеловала его в ладонь.

– Ты так уверенно говоришь.

– Потому что я уверен, – сказал он. – Эмма, я абсолютно уверен.

Он больше не мог этого выносить и притянул ее к себе на колени. Эмма упала ему на грудь, уткнулась лицом ему в шею. Рукой она обвела вырез его футболки – там, где ткань касалась кожи.

– Знаешь, почему я уверен? – прошептал он, целуя ее в висок, в соленую щеку. – Потому что когда родилась эта вселенная, когда во славе и в огне она взорвалась и начала свое существование, было создано всё, что будет когда-либо существовать. Наши души сотканы из того пламени и славы, из его атомов, из кусочков звезд. У всех так – но я убежден, что именно наши души, твоя и моя, сделаны из пепла одной звезды. Вот почему нас всегда, всю жизнь, тянуло друг к другу как магнитом. Мы полностью, без остатка предназначены друг другу. – Он крепче прижал ее к себе. – Твое имя, «Эмма», переводится как «вселенная», ты же знаешь, – произнес он. – Разве это не доказывает, что я прав?

Смеясь и плача, она подняла лицо и поцеловала его. Джулиан вздрогнул, как будто коснулся провода под напряжением. В голове у него звенела пустота, остался лишь звук их дыхания, ее руки у него на плечах, вкус ее губ.

Это было невыносимо. Не разжимая объятий, он перекатился набок, потянув ее за собой, и они легли поперек покрывала. Его руки поднырнули под слишком большую для нее футболку, обхватили за талию, обвели большими пальцами бедра. Поцелуй всё продолжался. Джулиан чувствовал себя так, будто его резали живьем, каждый его нерв истекал желанием. Он слизал сахар с ее губ, и она застонала.

Да всё с этим запретом неправильно, подумал он. Никто не был так предназначен друг другу судьбой, как они с Эммой. Он чувствовал, как их связь прожигает себе дорогу сквозь их метки парабатаев, притягивая ближе друг к другу, усиливая каждое ощущение. Одного того, как его рука запуталась в ее мягких волосах, было достаточно, чтобы его кости словно расплавились, превратились в огонь. Когда она выгнулась под ним, он подумал, что вдруг и в самом деле сейчас умрет.

И тут она отстранилась, судорожно и длинно вздохнув. Ее била дрожь.

– Джулиан… нам нельзя.

Он откатился в сторону, чувствуя, что ему словно оторвали руку или ногу. Он впился пальцами в одеяло.

– Эмма, – сказал он. Больше ничего он сказать не мог.

– Я хочу, – сказала она, приподнимаясь на локте. Ее золотые волосы спутались, а выражение лица было самым истовым. – Ты должен знать, что я хочу. Но пока мы парабатаи, нам нельзя.

– Меньше я тебя от этого любить не буду, – хрипло произнес он. – Я просто тебя люблю. И буду любить, даже если мы никогда друг друга не коснемся.

– Я знаю. Но мы как будто искушаем судьбу. – Она потянулась и погладила его по лицу, по груди. – У тебя так быстро сердце бьется.