Они спели «Ромео и Джульетту», они спели «Над радугой». Алли одна спела припев из «Остаемся в живых», пока Рене отдыхала, а потом Рене спела «Хей, Джуд», пока отдыхала Алли.

Рене допела и испуганно посмотрела на Алли.

– А почему у Харпер такое лицо?

– Думаю, она рожает, – ответила Алли.

Харпер уже давно была не в состоянии петь. Она смогла только слабо кивнуть. Ребенок – плотной, скользкой, непереносимо болезненной массой – продирался сквозь нее. Впечатление было такое, словно все внутренности выдавливают наружу.

– Господи, нет, – сказала Рене придушенным голосом.

От сильной боли в глазах у Харпер появились вспышки. Перед ней словно плыли черные точки и серебряные блестки. Особенно больно было в уголке правого глаза – там сияла жутко яркая блестка. Харпер помотала головой, чтобы видение исчезло – не помогло.

– Глядите, – сказала Алли и ухватила Харпер за плечо. – Глядите!

Харпер повернула голову, чтобы посмотреть, куда показывает Алли.

Сначала показалось, что Алли в восторге, потому что Ник проснулся. Он водил пухлыми ручками туда-сюда, мутно оглядываясь и утирая мокрое лицо. Но Алли показывала мимо брата, на восток.

Тогда Харпер решила, что Алли радуется рассвету. Полоска сияющей меди зажгла горизонт. Плотные тучи на востоке окрасились в цвета клюквы и лимона.

Волна плеснула Харпер в глаза, ослепив. Какое-то время все двоилось, и вдалеке виднелись два ярко-золотых пятнышка света. Потом зрение прояснилось, и Харпер рассмотрела постепенно растущее горячее ослепительное сияние высоко в облаках. Это чудо. От вида возвращающегося феникса отлегло от сердца, и Харпер ощутила тепло, и теперь драконья чешуя была ни при чем. На мгновение даже острая боль в животе утихла. Харпер заморгала от соленых капель – то ли брызг океана, то ли слез.

Впрочем, Алли показывала и не на феникса.

Она показывала на парус.

Большой белый треугольный парус, с нарисованным красным крабом. Парус заслонил восходящее солнце и превратился в мерцающую золотую вуаль.

Сильный ветер дул с правого борта парусника, накреняя его под углом сорок пять градусов, пенные буруны перехлестывали через нос. Шлюп несся к ним словно по невидимым подводным рельсам. Харпер не доводилось прежде видеть такой стремительной грации.

Феникс спустился ниже и с ревом пролетел над ними – футах в восьми над головами. За те часы, что его не было, он потерял массу и стал размером с кондора, хотя пролетел с жутким гулом. Их омыл поток химического жара, немного пахнущего серой. На миг птица оказалось так близко, что Харпер могла бы дотянуться до нее. С крючковатым носом и сияющим гребнем красного пламени феникс был ни дать ни взять гордый и смешной петух, научившийся летать.

Дон Льюистон убрал парус, и длинный белый шлюп последнюю сотню футов скользил по инерции, стаксель-гик свободно качался, а полотно обвисало и морщилось. Дон спустил с кормы цепную лестницу; когда Ник начал подниматься, Дон протянул костлявую руку, чтобы принять мальчика. Голубые глаза Дона сияли не ужасом, не удивлением, а и тем и другим сразу, и еще… Харпер решила, что благоговением.

Они повалились на палубу, один за другим, вымокшие насквозь и беспомощно дрожащие. Никто из них уже не сиял. Свечение погасло почти сразу, как они заметили парус, драконья чешуя словно выдохлась. Последние десять минут оказались самыми трудными. Холод обжигал, словно они оказались по шею в кислоте, а потом перестал обжигать, и онемение было еще хуже боли, оно захватило ступни и ладони Харпер, оно ползло по ногам. К тому времени, как Дон втащил ее на палубу – небывалый улов, – она не чувствовала даже схваток.

Дон отошел на мгновение и вернулся с полотенцами, с одеялами, с мешковатыми кофтами, со стаканами кофе для Рене и Алли. Дон похудел и выглядел замерзшим, и на бледном лице выделялся только красный нос.

Харпер в уши попала вода, да еще снова начались и участились схватки – и она почти не понимала, что говорят вокруг. Рене задавала вопросы, и Дон отвечал тихим, потрясенным голосом, но Харпер улавливала только с пятого на десятое. Рене спросила, как он очутился здесь, чтобы выловить их из воды, и Дон ответил, что ждал неподалеку от берега уже несколько дней. Он знал, что они идут пешком в Макиас, – услышал об этом по коротковолновке. Харпер представила, как Дон Льюистон сует голову в микроволновку, и готова была рассмеяться, впрочем, истерическим смехом.

– По коротковолновке? – переспросила Рене.

– Да, мэм, – ответил Дон. С помощью коротковолнового радио он мог слушать переговоры по рациям на берегу. Он принимал сигнал со всего побережья и знал про беременную, которая идет на север в сопровождении черной женщины, подростка с выбритой головой, маленького мальчика и безнадежно больного, который бредит с британским акцентом. Вся компания медленно движется к Макиасу, где их оформят и отправят на остров Марты Куинн.

Вот только Дон уже посетил остров Марты Куинн, обошел вокруг под парусом, прошагал по суше пешком и не нашел ничего, кроме обожженной почвы и почерневших скелетов. По радио он слушал рассказы старой Марты – про кафе-пиццерию и школу в одну классную комнату, про городскую библиотеку, – но мест, которые она описывала, не существовало уже несколько месяцев. Их стерли с лица земли.

А раз остров Марты Куинн не убежище, то это ловушка; и Дон не мог придумать, как уберечь их. Он подумывал о том, чтобы держаться поближе к гавани и, может быть, – если повезет, – подплыть под покровом темноты, когда Харпер и компания подойдут к Макиасу, перехватить их, предупредить. Но в последние пару дней о них перестали говорить по радио, так что Дон не знал, где они и что происходит. Он стоял на якоре у острова Марты Куинн, когда увидел феникса, падающего с небес, как сброшенный чертов Люцифер. Дон сказал, что так и не понял, вел его феникс или подгонял.

Из его последних слов Харпер поняла немного. Она чувствовала, как выворачивается наизнанку.

– Да что творится? – спросил Дон Льюистон. – Что еще за хрень? О черт. О черт, только не это…

– Дышите, Харпер! – крикнула Рене. – Вдох и выдох. Ребенок идет. Через минуту все кончится.

Алли расположилась между ног Харпер. Штаны уже сняли, и ниже талии мокрая Харпер была открыта всему миру.

– Вижу головку! – закричала Алли. – Ах, срань господня! Продолжай тужиться, сука! Ты можешь! Ты это сделаешь, давай!

Ник подбежал к Дону Льюистону и уткнулся ему в живот. Харпер, зажмурившись, тужилась и чувствовала, что кишки выплескиваются на палубу. Она ощущала острый соленый запах – то ли моря, то ли плаценты. Открыв на мгновение глаза, Харпер снова увидела феникса, размером со страуса – он парил над мирной водой рядом с парусником, раскинув крылья. Феникс спокойно смотрел умными и веселыми огненными глазами – горящая масляная пленка на поверхности моря.

Харпер напряглась. И что-то сдвинулось. Она словно разорвалась, пах превратился в огненный шрам. Харпер всхлипнула от боли и освобождения.