451° по Фаренгейту — температура, при которой воспламеняетсяи горит бумага.

ДОНУ КОНГДОНУ С БЛАГОДАРНОСТЬЮ

Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперёк.

Хуан Рамон Хименес

С девяти лет и до подросткового возраста я проводил покрайней мере два дня в неделю в городской библиотеке в Уокигане (штатИллинойс). А летними месяцами вряд ли был день, когда меня нельзя было найтитам, прячущимся за полками, вдыхающим запах книг, словно заморских специй,пьянеющим от них ещё до чтения.

Позже, молодым писателем, я обнаружил, что лучший способвдохновиться — это пойти в библиотеку Лос Анджелеса и бродить по ней,вытаскивая книги с полок, читать — строчку здесь, абзац там, выхватывая, пожирая,двигаться дальше и затем внезапно писать на первом попавшемся кусочке бумаги.Часто я стоял часами за столами-картотеками, царапая на этих клочках бумаги (ихпостоянно держали в библиотеке для записок исследователей), боясь прерваться ипойти домой, пока мной владело это возбуждение.

Тогда я ел, пил и спал с книгами — всех видов и размеров,цветов и стран: Это проявилось позже в том, что когда Гитлер сжигал книги, япереживал это так же остро как и, простите меня, когда он убивал людей, потомучто за всю долгую историю человечества они были одной плоти. Разум ли, тело ли,кинутые в печь — это грех, и я носил это в себе, проходя мимо бесчисленныхдверей пожарных станций, похлопывая служебных собак, любуясь своим длиннымотражением в латунных шестах, по которым пожарники съезжают вниз. И я частопроходил мимо пожарных станций, идя и возвращаясь из библиотеки, днями иночами, в Иллинойсе, мальчиком.

Среди записок о моей жизни я обнаружил множество страниц сописанием красных машин и пожарных, грохочущих ботинками. И я вспоминаю однуночь, когда я услышал пронзительный крик из комнаты в доме моей бабушки, яприбежал в ту комнату, распахнул дверь, чтобы заглянуть вовнутрь и закричалсам.

Потому что там, карабкаясь по стене, находился светящийсямонстр. Он рос у меня на глазах. Он издавал мощный рёвущий звук, словно из печии казался фантастически живым, когда он питался обоями и пожирал потолок.

Это был, конечно, огонь. Но он казался ослепительным зверем,и я никогда не забуду его и то как он заворожил меня, прежде чем мы убежали,чтобы наполнить ведро и убить его насмерть.

Наверное эти воспоминания — о тысячах ночей в дружелюбной,тёплой, огромной темноте, с лужами зелёного света ламп, в библиотеках, ипожарных станциях, и злобном огне, посетившем наш дом собственной персоной,соединившись позже со знанием о новых несгораемых материалах, послужили тому,чтобы «451 градус по Фаренгейту» вырос из записок в абзацы, из абзацев вповесть:

«451 градус по Фаренгейту» был полностью написан в зданиибиблиотеки Лос-Анджелеса, на платной пишущей машинке, которой я был вынужденскармливать десять центов каждые полчаса. Я писал в комнате, полной студентов, которыене знали, что я там делал, точно так же как я не знал что они там делали.Наверное, какой-то другой писатель работал в этой комнате. Мне нравиться такдумать. Есть ли лучшее место для работы, нежели глубины библиотеки?

Но вот я ухожу, и передаю Вас в руки самого себя, под именемМонтэг, в другой год, с кошмаром, с книгой, зажатой в руке, и книгой спрятаннойв голове. Пожалуйста, пройдите с ним небольшой путь.

Жечь было наслаждением. Какое-то особое наслаждение видеть,как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются. Медный наконечникбрандспойта зажат в кулаках, громадный питон изрыгает на мир ядовитую струюкеросина, кровь стучит в висках, а руки кажутся руками диковинного дирижёра,исполняющего симфонию огня и разрушения, превращая в пепел изорванные,обуглившиеся страницы истории. Символический шлем, украшенный цифрой 451, низконадвинут на лоб, глаза сверкают оранжевым пламенем при мысли о том, что должносейчас произойти: он нажимает воспламенитель — и огонь жадно бросается на дом,окрашивая вечернее небо в багрово-жёлто-чёрные тона. Он шагает в роеогненно-красных светляков, и больше всего ему хочется сделать сейчас то, чем онтак часто забавлялся в детстве, — сунуть в огонь прутик с леденцом, пока книги,как голуби, шелестя крыльями-страницами, умирают на крыльце и на лужайке переддомом, они взлетают в огненном вихре, и чёрный от копоти ветер уносит их прочь.

Жёсткая улыбка застыла на лице Монтэга, улыбка-гримаса,которая появляется на губах у человека, когда его вдруг опалит огнём и онстремительно отпрянет назад от его жаркого прикосновения.

Он знал, что, вернувшись в пожарное депо, он, менестрельогня, взглянув в зеркало, дружески подмигнёт своему обожжённому, измазанномусажей лицу. И позже в темноте, уже засыпая, он всё ещё будет чувствовать нагубах застывшую судорожную улыбку. Она никогда не покидала его лица, никогда,сколько он себя помнит.

Он тщательно вытер и повесил на гвоздь чёрный блестящийшлем, аккуратно повесил рядом брезентовую куртку, с наслаждением вымылся подсильной струёй душа и, насвистывая, сунув руки в карманы, пересёк площадкуверхнего этажа пожарной станции и скользнул в люк. В последнюю секунду, когдакатастрофа уже казалась неизбежной, он выдернул руки из карманов, обхватилблестящий бронзовый шест и со скрипом затормозил за миг до того, как его ногикоснулись цементного пола нижнего этажа.

Выйдя на пустынную ночную улицу, он направился к метро.Бесшумный пневматический поезд поглотил его, пролетел, как челнок, по хорошосмазанной трубе подземного туннеля и вместе с сильной струёй тёплого воздухавыбросил на выложенный жёлтыми плитками эскалатор, ведущий на поверхность водном из пригородов.

Насвистывая, Монтэг поднялся на эскалаторе навстречу ночнойтишине. Не думая ни о чём, во всяком случае, ни о чём в особенности, он дошёлдо поворота. Но ещё раньше, чем выйти на угол, он вдруг замедлил шаги, какбудто ветер, налетев откуда-то, ударил ему в лицо или кто-то окликнул его поимени.

Уже несколько раз, приближаясь вечером к повороту, закоторым освещённый звёздами тротуар вёл к его дому, он испытывал это странноечувство. Ему казалось, что за мгновение до того, как ему повернуть, за угломкто-то стоял. В воздухе была какая-то особая тишина, словно там, в двух шагах,кто-то притаился и ждал и лишь за секунду до его появления вдруг превратился втень и пропустил его сквозь себя.